Мир делится на людей, умеющих загораться, получать удовольствие от процесса похода к намеченной цели и достигать ее, на тех, кто способен лишь проживать один из пунктов выполнения задач и тех, кто добирается до поставленных планов, преодолевая многочисленные стрессы и безжалостно тратя здоровье.

А возможно ли научиться первому, не теряя при изучении важных приемов половину жизни? Да. Если раскусить суть такого явления, как сдвиг мотива на цель.

Как мотивировать сотрудников на самоотдачу в работе? Узнайте об этом из нашей .

Что это такое в психологии?

Это способность личности к самоорганизации за счет мотивационно-ценностных аспектов .

Иными словами так происходит замещение первичной цели , ради которой проводились определенные действия, на деятельность, ранее имевшую мотивационные характеристики и служившую только вспомогательным инструментом для достижения имевшейся задачи.

Природа этого замещения носит чувственно-смысловой характер и отражает сущностные потребности человека.

Грубо говоря, перемещение мотива на место цели дает возможность все время держать нос по ветру для достижения важного результат, защищает от лишних и позволяет своевременно корректировать алгоритм достижения своих задач.

Кто автор?

Рассматриваемую способность человеческой психики детально изучал Алексей Николаевич Леоньтев — советский психолог, ученик и последователь Льва Выготского, еще одного известного ученого, посвятившего жизнь психологии.

Леонтьев понимал термин «мотив» как объективное нечто, собравшее в себе как текущую , так и то, что способствует ее возникновению. При этом смысл и значение одного и того же явления ученый видел различным для отдельно изучаемых субъектов .

Ведь, например, историческая дата военного события видится учеником и участником рассматриваемого сражения с разных ракурсов.

Поэтому прослеживая цикл превращения мотива в цель, необходимо учитывать личностный смысл , вкладываемый отдельным индивидом в конечную задачу.

Проводимая деятельность и мотивы оказывают расширяющее воздействие на отдел психики, ответственной за способность к осознанию.

Без этой особенности человеку не был бы в состоянии выполнять действия ради цели и по иному начинать относиться к мотивам , за счет изменения их статуса с движущих сил на желаемые и целеполагающие.

Понимание природы перерождения мотивов в цели, упрощает восприятие сути механизма возникновения новых потребностей.

Механизм сдвига

В своих работах, касающихся мотивации, Леонтьев обособлял осознаваемые мотивы от результативных , то есть реально действующих.

Поскольку видоизменение одних в другие происходит лишь в случае, если в процессе реального действия, получаемый результат приносит большее моральное удовлетворение или выгоду, чем цель, ради которой, собственно, и происходил процесс.

Как образуются и видоизменяются мотивы?

Цель из побуждающего фактора превращается в мотив при накоплении в процессе проводимой деятельности.

К поставленным задачам стремятся с помощью операций, выполняемых подсознательно , и действиями, принимаемыми благодаря наличию осознанности .

Но при этом, в процессе работы над достижением выбранной планки, действия могут становиться операциями, если осуществление первых уже возможно проводить на рефлекторном уровне.

Хорошим примером работы этого механизма, являются спортивные тренировки . Чем ответственнее подходить к процедуре, тем быстрее ряд действий можно будет проводить даже не задумываясь над алгоритмом исполнения.

Какие следует различать операции :

1. Выполняемые автоматически или почти так.
2. Проводимые по проторенной дороге, путем многократных повторений или не имеющие еще четкого механизма действий, поскольку рождаются благодаря копированию чего-то поведения или необходимости вписываться в существующие обстоятельства.

Любые действия состоят из элементов обоего типа и необходимы для возникновения навыков, являющих собой закрепленный в и алгоритм последовательности операций и действий.

При благоприятных обстоятельствах происходящие становится залогом расширения деятельности человека, освоению ним новых сфер. Но, к сожалению, механизм сдвига мотива на цель формируется в человеческой психике не всегда на пользу и может стать причиной деградации личности.

Примеры

Первый

Ученик мечтает пореже корпеть над учебниками , а побольше проводить времени с друзьями.

Но впереди экзамен по литературе и необходимо готовиться.

В процессе подготовки данных для ответов, на глаза учащемуся попадается материал о пути становления одного из писателей. И в чем-то ребенок увидел связь между собой и биографией известного человека .

Начав более глубоко интересоваться трудами писателя, ученик стал воспринимать литературу уже не с точки зрения человека, вынужденного штудировать тонны «скучной» информации, а превратился в исследователя, получившего доступ к массе интересных данных .

Так желание сдать хорошо экзамен открыло дорогу к новому увлечению, а изучение литературы превратилось из скучной обязанности в привлекательное занятие.

Второй

Закомплексованный молодой человек с излишним весом решил прибегнуть к спорту, чтобы изменить фигуру и стать более .

Но со временем молодой человек стал тренироваться не столько для поддержки привлекательного вида, сколько из-за приятных ощущений , возникающих при понимании, что теперь управлять своим телом, заставлять его выполнять трудоемкую работу гораздо приятнее и легче.

Третий

Для пропитания и возможности платить за кров вчерашний клерк, уволенный из-за сокращения штатов, хватается за первую подвернувшуюся вакансию и устраивается в автосервис рабочим на подхвате.

Благодаря опыту из юношества и родителю с «золотыми руками», имеемый опыт в починке железок и интуиция, позволяют человеку выбиться в мастера на хорошем счету.

При этом сохранилась привычка интересоваться новинками прогресса в сфере, где приходится зарабатывать на хлеб.

В результате мужчина понимает, что умений и знаний достаточно для того, чтобы начать свое дело.

После некоторых раздумий, он увольняется и начинает свой бизнес, который, как выясняется, стал не только источником денег , но и приносит гораздо больше удовлетворения, чем работа, оставшаяся далеко в прошлом.

Как правильно мотивировать своего мужчину? помогут вам!

Случаи с отрицательным сдвигом

Во всем виноваты заболевания, взывающие нарушения в работе психики и нервной системы:

1. Пример 1. В прошлом человек увлекался музыкой и имел все шансы сделать блестящую карьеру в этом направлении. Но из-за проблем на фоне эпилепсии мечты не получили поддержки и сегодня мужчина зарабатывает на жизнь, переплетая книги. Процесс очень захватывает мастера. Трудится он очень медленно, но качественно, получая удовольствие от каждого действия над очередным заказом.
2. Пример 2. Борясь за чистоту помещения в котором он проживает, больной может много часов подряд высматривать разный мусор вокруг себя и тщательно собирать увиденное. Однако все подобранное человек раскладывает на своей кровати, добиваясь, чтобы собранные элементы располагались на поверхности ровными и аккуратными рядами.

Как использовать себе на благо?

Как научиться получать больше удовольствия от жизни благодаря сдвигу мотива на цель:

Сдвиг мотива на цель — это очень интересное проявление работы нервной системы человека и его психики.

При уяснении механизма работы этого действия, его даже можно использовать себе на благо, не дожидаясь, пока процесс начнется самопроизвольно при выполнении какой-то определенной задачи.

Методологические представления о самодвижении деятельности определили общую стратегию поиска конкретных психологических феноменов и механизмов этого самодвижения. А.Н.Леонтьев подчеркивал, что источники как саморазвития, так и сохранения устойчивости деятельности должны быть найдены в ней самой. Для решения этой задачи, а тем самым и ответа на вопрос, как рождается новая деятельность, В.А.Петровским была предпринята попытка обнаружить и экспериментально исследовать возникающую по ходу движения деятельности избыточную активность, этот своего рода «движитель» деятельности. На материале анализа феномена «бескорыстного риска», проявляющегося в ситуации опасности, им было показано, что человеку присуща явно неадаптивная по своей природе тенденция - тенденция действовать как бы вопреки адаптивным побуждениям над порогом внутренней и внешней ситуативной необходимости. В основе феномена «бескорыстного риска», в частности и в основе зарождения любой новой деятельности, лежит порождаемый развитием самой деятельности источник - «надситуативная активность». Исследования феномена «бескорыстного риска» выдвигают на передний план идею о неадаптивном, непрагматическом характере активности субъекта, его саморазвитии и тем самым закладывают основания для нового проблемного поля анализа личности.

Один из феноменов, иллюстрирующих существование проявлений надситуативной активности, был продемонстрирован еще в 40-х гг. экспериментами В.И.Аснина. ЭКСПЕРИМЕНТ ПРО ШОКОЛАДКУ

….Наконец, четырехлетний ребенок не выдерживает, нарушает барьер, выступающий в виде запрета взрослого, и говорит: «Ты возьми палку, тогда достанешь шоколадку». Тогда девятилетний мальчик отвечает: «Так и каждый сможет».

За феноменом «интеллектуальной инициативы» (В.И.Аснин), за феноменом «риск ради риска» (В.А.Петровский) и выступает надситуативная неадаптивная активность субъекта. Она проявляется в присущей человеку как члену той или иной социальной общности постановке перед собой «сверхзадач» (К. С. Станиславский).

Возникновение и проявление избыточной надситуатив-ной активности, преобразующей социальные нормы, своим происхождением обязано образу жизни личности как активного «элемента» различных социальных групп, включение в которые обеспечивает возникновение потенциальных ранее не присущих «элементам» избыточных качеств, ждущих своего часа, то есть появления проблемно-конфликтной ситуации. В подобных ситуациях эти системные качества индивидуальности личности могут сыграть важную роль как в индивидуальной жизни человека, так и в жизни той социальной системы, проявлением которой они в конечном итоге являются. Адаптивные и неадаптивные проявления поведения личности, за которыми стоят тенденции к сохранению и изменению социальных систем, представляют собой обязательное условие развития личности человека, овладения общественно-историческим опытом.

Методологические представления о «самостоятельной силе развития» привели к выделению принципа саморазвития личности как исходного при изучении мотивации развития личности и определили общую стратегию поиска конкретных психологических феноменов и механизмов движущих сил развития личности. Для этой стратегии характерны, во-первых, выделение положения о роли борьбы противоположностей, противоречия и гармония этих противоположностей как движущей силы развития личности (Л.И.Анцыферова, Б.В.Зейгарник); во-вторых, положение о существовании источника саморазвития деятельности в самом процессе движения деятельности {А.Н.Леонтьев, С.Л. Рубинштейн).

Как конкретизировались оба этих положения в отечественной психологии? Первая продуктивная недооцененная попытка найти источник развития деятельности в ней самой принадлежит классику отечественной психологии Д.Н.Узнадзе. Критикуя гедонистические представления о мотивации

К.Бюллера, Д.Н.Узнадзе вводит представления о функциональной тенденции как источнике развития поведения. «Несомненно, что функция движения сама по себе содержит импульс активации: функция, так сказать, сама по себе стремится к деятельности, сама имеет тенденцию функционирования»9. Именно функциональная тенденция, по мысли Д.Н.Узнадзе, является источником таких форм поведения личности, как игровая, творческая и спортивная деятельность.

Введение Д.Н.Узнадзе представления о функциональной тенденции как источнике саморазвития может служить теоретической основой для конкретных разработок проблемы движущих сил развития личности ребенка, проведенных Л. И. Божович и М.И.Лисиной. В работах Л.И.Божович были развиты идеи о потребности во впечатлениях как движущей силе развития личности. М.И.Лисина и ее сотрудники успешно разрабатывают представления о потребности в общении как специфически человеческой движущей силе развития личности. Эти работы, реально реализующие принцип саморазвития при изучении мотивации развития, - тот случай в развитии науки, когда новые представления облекаются в старые терминологические одежды.

Дальнейшее углубление представлений о механизмах саморазвития деятельности осуществляется в работах В.Г.Асеева (1978) и В.А.Петровского. Так, В.Г.Асеев предполагает, что условием инициации развития является наличие некоторой неиспользованной резервной зоны функциональных возможностей, которые потенциально содержат в себе источник развития личности. В А. Петровским на материале экспериментального анализа «бескорыстного риска» вводятся представления о «надситуативной активности» как источнике зарождения любой новой деятельности личности. В этих исследованиях показывается, что человеку присуща явно неадаптивная по своей природе тенденция, проявляющаяся в постановке различного рода сверхзадач, которая и названа «надситуативной активностью». Противоречие между «надситуативной активностью» и установкой выступает в качестве одного из возможных механизмов развития деятельности личности. Таким образом, разрабатываемые в русле различных направлений психологии положения о тенденциях к общению, восприятию, поисковой активности как источниках мотивации, возникающих в самом процессе взаимодействия субъекта с миром, предварительные гипотезы о механизмах процесса развития деятельности личности закладывают основания анализа мотивации развития человека в персоногенезе.

Проявления активности личности возникают не в результате какого-либо первотолчка, вызываемого теми или иными потребностями. Поиск «двигателя», дающего начало активности личности, необходимо искать в тех рождающихся в процессе потока деятельностей противоречиях, которые и являются движущей силой развития личности.

Именно противоречие, а иногда и конфликт между находящимися в определенной иерархической связи мотивами личности выступает как механизм особого внутреннего движения в индивидуальном сознании: «Оно заключается в соотнесении мотивов друг с другом: некоторые занимают место подчиняющих себе другие и как бы возвышаются над ними, некоторые, наоборот, опускаются до положения подчиненных или даже вовсе утрачивают свою смыслообразующую функцию. Становление этого движения и выражает собой становление связной системы личностных смыслов - становление личности»

Еще один механизм – сдвиг мотива на цель. В теории деятельности намечен один механизм образования мотивов, который получил название механизма сдвига мотива на цель (другой вариант его названия - механизм превращения цели в мотив).

А.Маслоу в качестве центральной характеристики личности выделяет разные иерархические уровни потребностей. Соотношение этих уровней он передает с помощью следующей схемы:

потребности самооценки

потребности в любви и признании

потребности в безопасности

физиологические потребности (жажда, голод, секс)

НО ЭТО ПЛОХАЯ ИЕРАРХИЯ!!1

В контексте факторной стратегии исследования организации личности Гилфорда выделяет следующие уровни «мотивационных факторов» в поведении личности.

A. Факторы, соответствующие органическим потребностям: голод (не обнаружен в факторных исследованиях); сексуальное побуждение; общая активность.

Б. Потребности, относящиеся к условиям Среды: потребность в комфорте, приятном окружении.

B. Потребности, связанные с работой: общее честолюбие; упорство.

Г. Потребности, связанные с положением индивида: потребность в свободе (нонконформизм).

Д. Социальные потребности: потребность находиться среди людей; агрессивность.

Е. Общие интересы: потребность в риске или, напротив, в безопасности.

Отличительная особенность подхода К.Обуховского состоит в том, что он рассматривает организацию личности в ее динамике, в режиме ее работы. В его схеме выделяются две достаточно автономные подсистемы: подсистема программирующих свойств личности и подсистема базальных свойств личности. В состав программирующей системы, ответственной за переработку информации, входят три компонента: знания о мире, определяющие направленность поведения человека, задачи, эмоциональные установки личности. К базальным свойствам относятся формальные параметры личности: общий интеллект, темперамент, характеристики экстраверсии (направленности на внешний мир) и интроверсии (направленности на внутренний мир), способности и т.п.

Базалъным уровнем организации личности во всех этих трех конкретных ее изображениях выступают индивидные свойства человека. И как бы их ни называли при антро-центрическом видении человека, они оказываются нижним базальным уровнем, над которым воздвигается архитектурная постройка личности.

ЧЕМ ПЛОХИ?

Фактически подобные иерархические модели организации личности, несмотря на то что в них нижнему уровню - индивидным свойствам человека - отводится место базы, основы, фундамента, на котором стоится личность, невольно стали в современной психологии одной из методологических предпосылок резкого разрыва между общей психологией личности, дифференциальной психологией и психофизиологией индивидуальных различий (Б.И.Кочубей). Размещение индивидных свойств человека на «нижнем этаже» структурной организации личности, а также их изучение вне контекста эволюционно-исторического процесса развития системы, в которой протекает жизнь личности, влечет за собой либо абсолютизацию «первичных» базальных свойств в организации и динамике развития личности, либо их игнорирование при исследовании «верхних» социальных уровней организации личности. Именно превращение «индивидных свойств» человека в базу на деле привело к тому, что они стали периферией в психологии личности, а также обусловили возникновение разрыва, проявившегося между психологией личности и дифференциальной психофизиологией в виде оппозиций «формальные индивидные характеристики - содержательные социальные характеристики личности»; «энергетические индивидные характеристики - информационные социальные характеристики», узаконив под прикрытием многоэтажного здания организации личности дуализм «биологического» и «социального».

Гиппенрейтер.

Откуда берутся цели? Что побуждает человека ставить цели и добиваться их осуществления?

Для ответа на эти вопросы нужно обратиться к таким понятиям, как потребности и мотивы.

Потребность - это исходная форма активности живых организмов. Анализ потребностей лучше всего начинать с их органических форм. Состояния объективной нужды организма в чем-то, что лежит вне его и составляет необходимое условие его нормального функционирования, и называются потребностями. Таковы потребности в пище, воде, кислороде и т. п. Когда речь заходит о потребностях, с которыми рождается человек (и не только человек, но и высшие животные), то к этому списку элементарных биологических потребностей нужно добавить по крайней мере еще две. Это, во-первых, .потребность в контактах с себе подобными, и в первую очередь со взрослыми индивидами. Потребность в социальных контактах, или в общении, остается одной из ведущих у человека. Только с течением жизни она меняет свои формы. Вторая потребность, с которой рождается человек и которая не относится к органическим, это потребность во внешних впечатлениях, или, в широком смысле, познавательная потребность. Познавательная потребность тоже развивается вместе с ростом ребенка. Потребность в контактах и познавательная потребность на первых порах тесно переплетены друг с другом. Обе обсуждаемые потребности составляют необходимые условия формирования человека на всех ступенях его развития. Они необходимы ему так же, как и органические потребности. Но если эти последние только обеспечивают его существование как биологического существа, то контакт с людьми и познание мира оказываются необходимыми для становления его как человеческого существа.

Два этапа в жизни каждой потребности. Первый этап - период до первой встречи с предметом, который удовлетворяет потребность; второй этап - после этой встречи. На первом этапе потребность, как правило, не представлена субъекту, не «расшифрована» для него. Он может испытывать состояние какого-то напряжения, неудовлетворённости, но не знать, чем это состояние вызвано. Со стороны же поведения потребностное состояние в этот период выражается в беспокойстве, поиске, переборе различных предметов.

В ходе поисковой деятельности обычно происходит встреча потребности с ее предметом, которой и завершается первый этап в «жизни» потребности. Процесс «узнавания» потребностью своего предмета получил название опредмечивания потребности.

В элементарных своих формах он известен как «механизм импринтинга» (т. е. запечатления). Пример импринтинга - пробуждение реакции следования у новорожденного гусенка при виде любого движущегося мимо него предмета, в том числе неживого: он начинает идти за ним, как за матерью (опыты К. Лоренца).

В процессе опредмечивания обнаруживаются две важные черты потребности. Первая заключается в первоначально очень широком спектре предметов, способных удовлетворить данную потребность. Вторая черта – в быстрой фиксации потребности на первом удовлетворившем ее предмете.

Итак, в момент встречи потребности с предметом происходит опредмечивание потребности. В акте опредмечивания рождается мотив. Мотив и определяется как предмет потребности. Если посмотреть на то же событие со стороны потребности, то можно сказать, что через опредмечивание потребность получает свою конкретизацию. В связи с этим мотив определяется еще иначе - как опредмеченная потребность.

Важно осознать, что самим актом опредмечивания потребность меняется, преобразуется. Она становится уже другой, определенной, потребностью, потребностью именно в данном предмете.

Предмет и способы удовлетворения потребности формируют саму эту потребность: другой предмет и даже другой способ удовлетворения означают другую потребность!

Вслед за опредмечиванием потребности и появлением мотива резко меняется тип поведения. Если до этого

момента, как мы уже говорили, поведение было ненаправленным, поисковым, то теперь оно приобретает «вектор», или направленность. Оно направлено на предмет или от него - если мотив отрицательно валентен.

Множество, или «гнездо», действий, которые собираются вокруг одного предмета, - типичный признак мотива. Ведь согласно еще одному определению, мотив - это то, ради чего совершается действие. «Ради» чего-то человек, как правило, производит много разных действий. И вот эта совокупность действий, которые вызываются одним мотивом, и называется деятельностью, а конкретнее, особенной деятельностью или особенным видом деятельности.

Особенные виды деятельности хорошо известны. В качестве примеров обычно приводят игровую, учебную,

трудовую деятельности. Однако то же понятие можно применить к массе других активностей человека, например, заботе о воспитании ребенка, увлечению спортом или решению крупной научной проблемы.

Определение мотива как предмета потребности не надо понимать слишком буквально, представляя себе

предмет в виде вещи, которую можно потрогать руками. «Предмет» может быть идеальным, например той же нерешенной научной задачей, художественным замыслом и т. п.

Уровень деятельностей четко отделяется от уровня действий. Дело в том, что один и тот же мотив может

удовлетворяться, вообще говоря, набором разных действий. С другой стороны, одно и то же действие может

побуждаться разными мотивами.

Если же мы возьмем одного конкретного субъекта, то обычно его действия побуждаются сразу несколькими мотивами. Полимотивированность человеческих действий - типичное явление.

По своей роли, или функции, не все мотивы, «сходящиеся» на одну деятельность, равнозначны. Как правило, один из них главный, другие - второстепенные.

Главный мотив называется ведущим мотивом, второстепенные - мотивами-стимулами: они не столько «запускают», сколько дополнительно стимулируют данную деятельность.

Мотивы порождают действия, т. е. приводят к образованию целей, а цели, как известно, всегда осознаются. Сами же мотивы осознаются далеко не всегда. В результате все мотивы можно разбить на два больших класса: к первому относятся осознаваемые мотивы, ко второму - неосознаваемые.

Примерами мотивов первого класса могут служить большие жизненные цели, которые направляют деятельность человека в течение длительных периодов его жизни. Это мотивы-цели. Существование таких мотивов характерно для зрелых личностей. К другому классу относятся не осознаваемые мотивы. Этот класс значительно больше.и до определенного возраста в нем оказываются практически все мотивы.

Если мотивы не осознаются, то значит ли это, что они никак не представлены в сознании? Нет, не значит.

Они проявляются в сознании, но в особой форме. Таких форм по крайней мере две. Это эмоции и личностные смыслы.

Эмоции возникают лишь по поводу таких событий или результатов действий, которые связаны с мотивами.

Если человека что-то волнует, значит это «что-то» затрагивает его мотивы.

В теории деятельности эмоции определяются как отражение отношения результата деятельности к ее мотиву. Если с точки зрения мотива деятельность проходит успешно, возникают, обобщенно говоря, положительные эмоции, если неуспешно - отрицательные эмоции. Эмоции – очень важный показатель и, следовательно, ключ к разгадке человеческих мотивов (если последние не осознаются). Нужно только подметить, по какому поводу возникло переживание и какого оно было свойства.

Личностный смысл - другая форма проявления мотивов в сознании. Личностный смысл – это переживание повышенной субъективной значимости предмета, действия или события, оказавшихся в поле действия ведущего мотива. В смыслообразующей функции выступает лишь ведущий мотив. Второстепенные мотивы, мотивы-стимулы, которые, играют роль дополнительных побудителей, порождают только эмоции, но не смыслы.

Феномен личностного смысла хорошо обнаруживается на «переходных процессах», когда до того нейтральный объект неожиданно начинает переживаться как субъективно важный.

Известно, что мотивы человека образуют иерархическую систему. Если сравнить мотивационную сферу человека со зданием, то «здание» это у разных людей будет иметь очень разную форму. В одних случаях оно будет подобно пирамиде с одной вершиной - одним ведущим мотивом, в других случаях вершин (т. е. смыслообразующих мотивов) может быть несколько. Все здание может

покоиться на небольшом основании - узкоэгоистическом мотиве - или опираться на широкий фундамент общественно значимых мотивов, которые включают в круг жизнедеятельности человека судьбы многих людей и событий. Здание это может быть высоким и низким, в зависимости от силы ведущего мотива и т. д.

Мотивационной сферой человека определяется масштаб и характер его личности. Обычно иерархические отношения мотивов не осознаются в полной мере. Они проясняются в ситуациях конфликта мотивов.

При анализе деятельности единственный путь движения - от потребности к мотиву, затем к цели и действию (П-М-Ц-Д). В реальной же деятельности постоянно происходит обратный процесс: в ходе деятельности формируются новые мотивы и потребности (Д-М-П).

В теории деятельности намечен один механизм образования мотивов, который получил название механизма сдвига мотива на цель (другой вариант его названия - механизм превращения цели в мотив).

Суть этого механизма состоит в том, что цель, ранее побуждаемая к ее осуществлению каким-то мотивом, со временем приобретает самостоятельную побудительную силу, т. е. сама становится мотивом.

Важно подчеркнуть, что превращение цели в мотив может произойти, только если накапливаются положительные эмоции: например, хорошо известно, что одними наказаниями и принуждениями любовь или интерес к делу привить невозможно.

Итак, предмет не может стать мотивом по заказу даже при очень горячем желании. Он должен пройти длительный период аккумуляции положительных эмоций.

Мотив появляется именно тогда, когда потребность человека опредмечивается. При этом сам мотив порождает новые мотивы (именно поэтому человечесство не стоит на месте, а развивается).

Образно говоря, мотив – это предмет потребности. Но мотивы предметы бывают оч-чень разные (от яблока до симфонической музыки).

Откуда появляется цель? Как только потребность опредметилась, человек начинает к ней стремится. И он ставит себе цель: достичь ("Хочу сладкого!") Появляется упорядоченная деятельность человека (до этого была хаотическая – "Хочу не знаю чего"). "Означает ли это, что мотив всегда осознаётся?" У ребёнка достаточно долгое время все потребности осознаются (99.9%). Затем вступает в силу закон, согласно к-ому у ч-ка начинает формироваться бессознательное).

Замечание: бессознательное – это не отсутствие сознания! Бессознательное человека имеет социальную (человеческую) природу. У ребёнка, у к-ого сформировалось сознание (Маугли сознанием не обладал, но обладал психикой), уже появляется бессознательное, поскольку он находится в определённой среде, к-ая пронизана правилами. Нравственность, мораль, мировоззрение диктуют нам (людям), что можно и нельзя, хорошо и плохо. Часть этих правил вступают в противоречие с физеологическими потребностями.

Ранний Фрейд выделял только одну нужду, к-ая вступает в противоречие с культурой – эрос. Позднее он выделил ещё и танатос -- стремление к смерти (умерщвить другого или умерщвить себя). Всё существование ч-ка продиктовано борьбой именно между этими двумя полюсами. Стремление умереть или выжить может быть и подсознательным.Шкала эрос-танатос противоречит нормам культуры (является "постыдным"). Поэтому Фрейд выделял 3 я: "Я", "оно" и "сверхъя".

Я – это всё, что попадает в сознание человека. Ч-к усваивает эти нормы и правила и усваивает их. Ч-к сначала узнал об этих нормах, а затем интернализировал их и начал руководствоваться этими правилами и нормами (это и стало "сверхъя"). Таким образом, свурхъя -- это 100% культурное.

Но именно тогда человек и разграничивает себя, выводя некие свои потребности (физеологически обусловленные) в сферу бессознательного. Появляется граница в сознании, делящая ч-ка на сознательное и бессознательное. За эту границу (в область бессознательного) вытесняется всё то, что противоречит сверхъя. Драйвы, к-ые противоречат сверхъя, никуда из человека не делись, а просто вытеснились в область бессознательного. Эти мотивы и потребности человеком не осознаются. Человек тратит огромные энергитические усилия, чтобы поддержать эту искусственно созданную границу. Существует 3 механизма, по к-ым бессознательное прорывается в сферу

сознания: 1. Физиологические реакции (покраснение щёк, кожно-гальваническая реакция, на основе к-ой действует детектор лжи); 2. Оговорки и описки; 3. Сны.

Итак, не все наши мотивы осознаются. Чем больше ограничений общество накладывает на человека (чем более конформно общество), тем большее количествомотивов вытесняется в бессознательное.

Встаёт вопрос: "Мотивов и потребностей чрезвычайно много. Как же мотивы начинают управлять нашими потребностями? Почему мы не начинаем колебаться между удовлетворением различных потребностей?"

Существует так называемая иерархия потребностей и мотивов (Леонтьев). Есть некая ведущая потребность и ведущий мотив и подчинённые мотивы и потребности.

Именно ведущий мотив управляет нашей деятельностью. Внешне деятельность может носит определённую форму (напр., обучение) носит одинаковый характер, но мотивируется по-разному (обучение в ВУЗе как средство неформального общения с себеподобными, как средство положить начало карьере, как возможность получить бесценные знания и т.д.)

Механизм эмоций. Долгое время психологическая природа эмоций была непонятна. Леонтьев дал теоретическое обоснование эмоций. Эмоции характеризуют нам, как результат нашей деятельности соотносится с ведущим мотивом. Негативные эмоции возникаеют если текущая деятельность противоречит основному мотиву, позитивные -- если совпадает. Для того, чтобы возникла эмоция, результат (или процесс) деятельности должен вступить в противоречие с внутренним мироощущением.

Личностный смысл. Реальность, в к-ой мы сущетвуем, окращена смысловыми красками. Либо нечто приобретает особое значение, либо оно (нечто) нейтрально. Как только некий объект приобретает особое значение, возникает личностный смысл (личностное значение). При этом важен не сам по себе объект, а его способность (возможность) удовлетворить ведущий мотив. Личностный смысл всегда индивидуален, уникален и имеет жёсткую привязку к объекту. Всё психологическое тестирование, направленное на выявление "оно", затрагивают именно личностно окрашенные явления. Цветовой тест Люшера: Специально подобранные 7 цветов. Человек выбирает из них наиболее приятные для него. По той последовательности, в к-ой человек убирает цвета, можно очень многое сказать о его текущем состоянии. Этот тест создавался более 20 лет. Тест Люшера имеет свои очень значительные (в частности культурные) ограничения (для северных народов он не работает, т.к. у них мир монохроматический).

Подстроить свою деятельность под основной мотив нам помогают именно механизмы эмоций и личностные смыслы

Традиционно ассоциируют, связывают с расширением круга мотивов, появлением новых предметов деятельности, словом, с позитивными сдвигами в развитии мотивационной сферы личности. «Рождение новых высших мотивов и формирование соответствующих им новых специфических человеческих потребностей...- писал А. Н. Леонтьев,- происходит в форме сдвига мотивов на цели и их осознания» 1. . Как можно в таком случае связывать данный механизм с развитием патологическим?

Дело, однако, не в полемической заостренности предложенного названия (хотя признаем здесь и некоторую долю этого), а в принципиальной для данной книги постановке проблемы, согласно которой психологические механизмы едины и для нормы, и для патологии, но их функционирование протекает в столь разных условиях, что приводит к качественно разным, на первый взгляд несовместимым конечным продуктам. Чтобы подвергнуть испытанию, проверить эту мысль, мы и взяли традиционно приписываемый нормальному развитию механизм, который, если наша гипотеза верна, должен играть столь же важную роль и в развитии патологическом. В качестве модели такого патологического развития рассмотрим процесс изменений личности при эпилепсии.

Описания феноменологии поведения больных эпилепсией широко представлены в психиатрической литературе. Большинство авторов отмечают возникновение у больных определенных, не свойственных им ранее черт: они делаются крайне эгоцентричными, появляется придирчивость к окружающим, стремление поучать, ханжество и угодливость, а наряду с этим нередкая злобность, злопамятность, возможность брутальной агрессивности и жестокости. Многие авторы отмечают особую педантичность больных эпилепсией, навязчивое стремление к строгому порядку и ряд других черт. Все вместе они образуют характер, едва ли не самый яркий в психиатрической клинике. Как же он формируется, в чем причина его возникновения?

В психиатрической литературе наряду с подробными описаниями феноменологии поведения и характера больных эпилепсией отсутствует анализ того, как сформировался этот характер. Мы говорили в предыдущей главе, что в психиатрии причины изменений личности нередко прямо сводятся к патофизиологическим нарушениям без учета собственно психологических опосредствующих звеньев. Эпилепсия не составляет в этом плане исключения; авторы в лучшем случае ограничиваются попыткой установления корреляций между типом болезненного процесса и теми или иными особенностями личности. Получается, что наличие очага эпилепсии в головном мозгу есть прямая причина эгоцентризма или мелочной педантичности. Конечно, легко предположить, что, чем злокачественнее протекает болезнь, тем усугубленнее становятся нарушения личности. Однако такого рода корреляции вряд ли могут объяснить особенности личности. Они лишь ставят проблему, решать которую - дело дальнейшего анализа. Здесь уместно привести слова Л. С. Выготского, который писал в свое время по поводу педологических диагнозов типа: ребенок аномален, потому что его отец - алкоголик. «Но какими же бесчисленными соединениями, посредствующими звеньями, переходами связана причина со следствием... какая пустота зияет в... истории развития, если он (исследователь.- Б.Б.) прямо и непосредственно сводит первое и последнее звенья длинной цепи, опуская все промежуточные! Какое страшнейшее упрощение действительности, какая вульгаризация научного метода!» 2.

Прежде чем приступить к анализу психологических закономерностей формирования личностных аномалий при эпилепсии (равно как аномалий при любой другой форме душевной болезни), необходимо предварительно определить по крайней мере следующее. Во-первых, в каких условиях протекает исследуемый процесс, в чем их отличие от условий благополучного, нормального развития?

Во-вторых, какой именно феномен личностных нарушений, возникающих в рамках этих условий, станет объектом нашего изучения, материалом для поисков собственно психологических опосредствующих, промежуточных звеньев процесса? В таком случае «независимой переменной» могут быть фиксируемые нарушения некоторых физиологических условий, а «зависимой переменной» - психические процессы, протекающие в этих измененных условиях. Если вспомнить предложенное нами деление психического здоровья на уровни, то речь идет о том, как нарушения психофизиологического уровня могут влиять на два вышележащих - уровень реализации и личностно-смысловой.

Пожалуй, в данном случае наиболее выраженным и наиболее хорошо изученным параметром извращенного психофизиологического уровня является инертность, тугоподвижность нервных и психических процессов. Проследим поэтому, как нарастание тугоподвижности, инертности может влиять на формирование личностных отклонений. При этом в качестве непосредственного объекта исследования возьмем патологическую педантичность, поскольку это свойство, с одной стороны, чрезвычайно типично для больных эпилепсией, что отмечается практически всеми авторами, а с другой - наиболее легко фиксируемо, объективно проявляемо во внешне наблюдаемом поведении и способах действия больного.

Проведенный анализ клинических данных показал, что на первых стадиях болезни часто не обнаруживается какой-либо специальный патологический оттенок в стремлении к последовательности и педантичности действий, которое является даже известного рода компенсацией первичных, идущих от биологических особенностей болезни дефектов. Например, только при помощи тщательного и последовательного выполнения всех элементов стоящего перед ним задания больной может компенсировать тугоподвижность мыслительных процессов и прийти к правильному решению.

Однако последовательное выполнение отдельных элементов задания требует (хотя бы на время) отвлечения от конечной цели всей деятельности. И чем труднее для больного выполнение данного элемента задания, тем больше это отвлечение, пока наконец само выполнение отдельного действия не становится самоцелью и не приобретает самостоятельной мотивирующей силы. Читатель легко узнает в этом описании механизм «сдвига мотива на цель», однако вследствие особых условий его функционирования он в данном случае ведет не к расширению мотивационных устремлений, а, напротив, к их сужению, замыканию на отдельных элементах некогда развернутой и сложной деятельности. Следует добавить, что эти особые условия образует не только нарастающая инертность, хотя в формировании патологической педантичности она играет, на наш взгляд, ведущую роль, но и ряд других параметров, прежде всего появляющееся интеллектуальное снижение, в основе которого лежит органическое поражение мозга.

Приведем несколько поясняющих примеров из историй болезни. Больные эпилепсией иногда становятся чертежниками, переплетчиками и выполняют эту работу медленно, но чрезвычайно тщательно. Работа чертежника сама по себе требует известного смещения внимания с реального предмета на четкое проведение линий. Здесь больные и находят себя. Один из них - бывший инженер, который раньше, по его словам, «не переносил черчения», так говорит теперь о своей работе чертежника: «Я не люблю, как другие, лишь бы как сделать... предпочитаю начертить на миллиметровочке цветным карандашом, по лекалу провожу кривую. Девушки чертят от руки, а я считаю, что нужно точнее».

Другой больной - в прошлом подающий надежды музыкант - теперь работает переплетчиком. Очень доволен и горд своей работой. По словам сослуживцев, переплетает крайне медленно, но с большой тщательностью. Никогда не интересуется содержанием переплетаемых книг.

Третий случай. Мастер по ремонту холодильников, получает пенсию, ремонтирует холодильники дома. Делает работу чрезвычайно медленно, не только устраняет основную поломку, но обычно после этого разбирает весь мотор, просматривает все детали, затем долго его собирает. Если заметит царапину на ручке или дверце - обязательно закрасит их. Очень любит, когда говорят о его аккуратности и тщательности. Несколько раз отказывался брать деньги за ремонт, говоря: «не из-за денег стараюсь» (данные Л. А. Шустовой).

Наконец, последний больной, находящийся в исходной стадии болезни, часами собирает на полу разный мусор и аккуратными рядами складывает его у себя на кровати.

Таким образом, если в нормальном, продуктивном развитии «сдвиги мотива на цель» ведут к расширению деятельности, развертыванию ее во все новых сферах, то при данном виде патологии, вследствие особых условий функционирования, этот же механизм ведет к сужению деятельности, сосредоточению ее на отдельных деталях.

Следует отметить, что само по себе сужение поля ориентировки - это специфическая черта всех больных, страдающих текущими органическими заболеваниями (например, сосудистого или травматического генеза). Она не позволяет таким больным сразу охватить все существенные элементы ситуации, и они вынуждены «от одновременного (симультанного) восприятия переходить к замедленному последовательному (сукцессивному) и как бы возвращаться к началу для синтеза всего воспринятого» 3. . Такой процесс неизбежно ведет к конкретно-ситуационной структуре восприятия, к трудностям переключения внимания, одновременного совмещения нескольких признаков. Обычно таким больным доступны лишь те виды деятельности, где требования к широте охвата и быстроте ориентировки невелики (они могут достаточно успешно работать гравёрами, лекальщиками, часовщиками, но не шоферами, операторами или диспетчерами).

Все перечисленные нарушения ориентировки в полной мере свойственны и больным эпилепсией. Однако здесь процесс значительно усугубляется нарастающей инертностью, тугоподвижностью нервных и психических процессов. Именно этот дефект является, как мы говорили, характерным для эпилепсии, именно он прежде всего создает особые, искаженные условия протекания психической деятельности. Причем важно учесть, что это искажение касается не условий протекания какой-либо одной деятельности, но всех деятельностей сразу, всех душевных процессов данного человека.

Понятно поэтому, почему со временем больным эпилепсией становятся труднодоступными не только сложные виды деятельности, но и прежде отработанные автоматизированные действия (навыки). Чтобы представить, к каким психологическим последствиям это приводит, достаточно вспомнить значение автоматизированных действий в психической жизни. Именно благодаря тому что некоторые действия закрепляются в качестве навыков и как бы спускаются в план автоматизированных актов, сознательная деятельность человека, разгружаясь от регулирования относительно элементарных актов, может направляться на разрешение более сложных задач 4. . При эпилепсии происходит, напротив, дезавтоматизация, которая засоряет сознание, переключая его на выполнение того, что в норме является лишь вспомогательной технической операцией.

Намеченная схема напоминает процесс, обратный обычному ходу развития и обучения, при котором при появлении всякой новой деятельности входящие в ее состав звенья вначале формируются как отдельные сознательные действия, а затем могут превращаться в операции. Здесь же мы наблюдаем как бы обратное: операции, т. е. способы выполнения каких-либо действий, дезавтоматизируются и сами становятся действиями, направленными на достижение сознательной цели.

Является ли данный процесс (превращение операции в действие) собственно патологическим, аномальным? Отнюдь нет, он часто случается и в обычной, «нормальной» жизнедеятельности. «Достаточно... какого-нибудь отклонения от нормального осуществления... операции, и тогда сама эта операция, как и ее предметные условия, отчетливо выступает в сознании» 5. . Более того, процесс осознания самого способа выполнения действия чрезвычайно важен. Он помогает сознательно проверить все звенья предварительно отработанного действия, найти ошибку в выполнении или примерить способ выполнения к новым, изменившимся условиям.

Что же тогда делает этот процесс злокачественным при эпилепсии? Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, что в норме овладение, последовательная отработка какой-либо операции (даже если она идет с трудом, встречая на пути препятствия и требуя от человека полной сознательности и напряжения), как правило, не становится сама по себе самостоятельным мотивом, это лишь промежуточная цель, подчиненная какому-либо дальнему мотиву. Поэтому и смысл отработки лежит вне ее, он лежит в системе куда более широких отношений. Иначе говоря, любой отрабатываемый навык получает свою психологическую определенность в зависимости от характера его включения в вышележащие личностные уровни. Так, человек овладевает операцией изменения скоростей не ради ее самой, но чтобы научиться управлять автомобилем. В свою очередь умение управлять автомобилем займет разное место в мотивационно-смысловой иерархии в зависимости от того, кем собирается быть данный человек - профессиональным шофером или шофером-любителем.

Иное происходит при эпилепсии. Как отмечалось, вследствие нарастающей инертности психических процессов дезавтоматизация захватывает не одну какую-нибудь деятельность больного, но равно все его деятельности, что вызывает значительную перегрузку сознания, вынужденного вникать в каждую техническую подробность выполнения действия. В результате каждая такая техническая подробность, каждая операция может стать сама по себе сознательной целью, а затем и сознательным мотивом деятельности больного. «Деятельность», как основная единица психики, перемещается и замыкается в узком кругу того, что в норме является «действием» или «операцией», т. е. единицами вспомогательными.

Вместе со смещением, сдвигом мотива из широкого поля деятельности на выполнение узкого действия происходит и соответствующее смещение смысловых отношений или «сокращение смысловых единиц деятельности»: сложная, развернутая деятельность теряет смысл для больного, главным же становится выполнение отдельных, ранее вспомогательных действий, которые теперь в свою очередь становятся смыслообразующими для еще более мелких и примитивных действий. (Сдвиг мотива из широкой деятельности на выполнение узкого, вспомогательного действия можно показать и экспериментально 6. .)

Из общей психологии известно, что, чем более опосредствована деятельность, тем более она осознана, тем сложнее и разнообразнее способы удовлетворения человеческих потребностей. Именно ясное осознание дальней цели, всех многообразных, варьирующих в зависимости от обстоятельств путей к ней дает возможность человеку по своему усмотрению пользоваться теми или иными действиями, сознательно управлять своим поведением.

При эпилепсии деятельность, обедненная до уровня того, что в норме служит вспомогательным действием, становится чрезвычайно мало опосредствованной. Она лишена гибкости, стереотипна, жестко закреплена на одних и тех же способах удовлетворения. Если учесть, что выполнение такой «редуцированной» деятельности несет для больных определенный личностный смысл (феномен «сокращения смысловых единиц деятельности»), то становятся психологически понятными многие неадекватные поступки больных эпилепсией. Так, например, больные не терпят малейших нарушений заведенного ими порядка. Один из больных (упомянутый выше мастер по ремонту холодильников) буквально истязал малолетнюю дочь за пятно на скатерти или измазанное платье. Другой больной ударил жену за то, что она случайно изменила порядок расположения вещей в его комнате. Подобных примеров множество в историях болезни, но уже из сказанного видно, что в ходе болезни аккуратность, педантичность становятся не просто компенсацией (пусть и неудачной), не просто привычным и наиболее удобным способом действования, но определенным отношением к миру, определенным смысловым восприятием мира, определенной социальной, межличностной позицией.

Механизм образования патологической педантичности описан здесь, конечно, достаточно схематично. В данном анализе не учитывались, например, существенные различия между формами болезни и другие особенности клиники эпилепсии. Однако те закономерности, которые мы наблюдали при формировании патологической педантичности, достаточно типичны и для образования других черт больных эпилепсией. В основе их формирования также лежит функционирование механизма «сдвига мотива на цель», переход от «широкой» к «узкой» деятельности, жесткое закрепление на одних и тех же способах выполнения, «сокращение смысловых единиц деятельности» и др.

Возьмем, например, такую своеобразную черту больных, как злопамятность, которая по-видимости противоречит сведениям о существенных нарушениях памяти и мышления при эпилепсии 7. . Действительно, эпилепсия - органическое заболевание, которое при неблагоприятном течении ведет к достаточно выраженному слабоумию, снижению продуктивности интеллектуально-мнестических процессов. Как же при этих дефектах больные оказываются способными прочно и надолго запоминать?

По сути мы здесь сталкиваемся с двойным парадоксом. Первый парадокс возникает в том случае, если следовать принятой в медицине логике прямых корреляций между патофизиологическими особенностями болезни и феноменологией поведения. По этой логике мы вправе ожидать, что органический процесс приведет к грубым мнемическим нарушениям, тогда как на деле приходится констатировать во многих случаях цепкую и долговременную память. Второй парадокс относится уже скорее к сфере психологии и заключается в том, что тонкое экспериментальное исследование констатирует нарушения, которые противоречат данным о жизненном (внелабораторном) поведении больных.

Разрешить эти парадоксы возможно лишь обращением к психологическому анализу всего процесса изменений личности при эпилепсии, и прежде всего роли в этом процессе происходящих преобразований деятельности. Описанное выше редуцирование деятельности, точнее, превращение некогда вспомогательных действий в самостоятельные деятельности неизбежно меняет смысловые отношения к миру. Разумеется, процесс при этом идет не только в направлении от дезавтоматизации деятельности к нарушениям смысловых образований, но и обратно: патологическая суженность последних начинает вызывать стойкие нарушения регуляции деятельности. То, что для здорового является пустяком, а иногда и вовсе незаметной деталью, для больного может иметь прямой, нередко внутренне аффективно насыщенный смысл. Вот почему такой больной может долго помнить и мстительно сохранять в себе воспоминание о некогда полученной обиде, о которой нередко не знает сам «оскорбитель», поскольку и не предполагает, что его действия были истолкованы как обидные. Так, Г. Груле приводит слова одного больного эпилепсией: «Вы не думайте, что мои способности или, скажем, граница моего разума или рассудочные мои функции пострадали таким образом, что я не помню, как вы, когда меня увидели 26 ноября 1901 года в половине четвертого днем на улице Гёте в первый раз, обошлись тогда со мной, если позволите так выразиться, достаточно неблаговидно и оскорбительно на меня посмотрели» 8. . Понятно, что на месте больного нормальный субъект мог бы легко объяснить происшедшее рассеянностью профессора или какой-либо другой подходящей причиной, не придав ему сколь-нибудь важного значения. Надо быть больным эпилепсией, т. е. иметь все присущие ему искажения структуры деятельности и смысловой сферы, чтобы этот эпизод преобразовать в своем восприятии в смертельное оскорбление и накрепко запомнить все его самые мельчайшие детали.

Таким образом, суженный, аффективно-насыщенный смысл и является тем психологическим допингом, который улучшает показатели памяти, делая их в определенных случаях даже высокими, несмотря на дефектность органической почвы. Но что чрезвычайно важно подчеркнуть, это улучшение не памяти вообще, а именно памяти на отдельные детали , связанные со своеобразным смысловым смещением переживаний больного. Отсюда и понятно, как можно разрешить вышеобозначенные парадоксы. Парадокс «медицинский» возникает потому, что при попытке установления прямых корреляционных зависимостей между патофизиологией и поведением игнорируются внутренние опосредствующие механизмы, меж тем как последние могут существенно изменять и варьировать результаты процесса, явно нарушая ожидаемые коррелятивные связи. «Психологический» парадокс объясняется тем, что в лабораторном эксперименте констатируются нарушения памяти в их дистиллированном, очищенном от реальных смысловых отношений виде. Привнесение же этих отношений, включение процессов памяти в жизнь больного неизбежно дают иные результаты. Этим, в частности, еще раз доказывается недостаточность «экспериментов в вакууме», вне сопоставления с анализом жизненных данных, с анализом решения не искусственно созданных, а реальных, затрагивающих личность человека жизненных задач.

Кратко рассмотрим теперь генез еще одной широко известной черты больных эпилепсией - постоянную, особую заботу о своем здоровье. Само ее возникновение вполне понятно, ведь эпилепсия - тяжелое, прогрессирующее заболевание. Судорожные припадки, особенно в начале болезни, обычно вызывают целую гамму тягостных переживаний. По наблюдениям клиницистов, к ним следует в первую очередь отнести навязчивый страх перед припадком и его последствиями, ожидание ухудшения своего состояния, установку на получение «немедленного радикального излечения», различные ипохондрические реакции и др. Естественно, что больные готовы активно лечиться, строго выполнять все предписания врача, поскольку знают, что всякое нарушение режима лечения может привести к появлению новых припадков.

Вначале больные рассматривают заботу о своем здоровье прежде всего как необходимое средство для продолжения привычной им деятельности (работы, учебы и т. д.), с которой связаны их основные смысловые устремления. Со временем эта забота уже перестает подчиняться более дальним мотивам и постепенно становится самоцелью («сдвиг мотива на цель» и другие рассмотренные выше механизмы). Наконец, в поздних стадиях для больных нередко становится главным уже не сама забота о здоровье, а тщательное, педантичное выполнение тех или иных врачебных процедур. Приходилось видеть, как иногда больной эпилепсией способен устроить целый скандал в больничной палате, если ему вместо привычных по виду таблеток дадут порошки или таблетки иной формы и размера. Все объяснения медицинского персонала, что по составу это то же самое лекарство, могут быть совершенно напрасными. Для больного главным и смыслообразующим становится сам прием таблеток строго определенного вида, т. е. то, что раньше было лишь технической операцией, вспомогательным средством и могло быть поэтому достаточно легко заменено другим, адекватным ему средством. В результате меняется и характер заботы о своем здоровье. Эта забота перестает отвечать объективным требованиям, становится патологической.

Подведем некоторые итоги. Прежде всего анализ изменений личности при эпилепсии подтверждает общие теоретические положения, высказанные в гл. II. Мы видели, что сфера психического развивается по собственным, присущим только ей внутренним законам, что при формировании аномалий личности действуют в основном психологические механизмы, общие и для протекания нормальной психической жизни (такие, как «сдвиг мотива на цель», превращение операции в действие при столкновении с трудностями реализации деятельности и др.). Из этого не следует, однако, что можно игнорировать или умалять значение биологических особенностей болезни, речь идет о том, чтобы определить их действительное место и роль. Роль же эта, по-видимому, заключается в том, что ими обусловливаются (в случаях неблагоприятного течения можно сказать резче - диктуются) как бы все более сужающиеся рамки течения психических процессов. Вне этих условий невозможно появление специфически патологических черт, как невозможна и сама психическая болезнь. Отсюда и изменения психики надо рассматривать не изолированно от биологических особенностей болезни, но как постоянно протекающие в особых, не имеющих аналога в норме рамках условий, диктуемых болезненным процессом.

Что же касается многократно и остро дискутируемой проблемы - является ли методологически приемлемым перенос данных, полученных при исследовании патологии, на объяснение нормального поведения, или следует, наоборот, идти только от нормы к патологии,- то эту проблему в свете сказанного следует признать ложной. Если брать патологию и норму как таковые, т. е. в их конечных, ставших продуктах, то ни о каком адекватном их соотнесении речи быть вообще не может: здесь путь «от нормы к патологии», равно как и «от патологии к норме», одинаково приведет лишь к сугубо поверхностным, внешним аналогиям. Другое дело, если мы от описания конечных продуктов переходим к анализу самого движения, развития психики, вычленения его закономерностей и механизмов. В таком случае, какой бы тип движения (нормальный или аномальный) мы ни исследовали, полученные данные могут быть одинаково полезными как для патопсихологического, так и для общепсихологического понимания человеческой личности. Идти надо, следовательно, не от патологии к норме и не от нормы к патологии, а в направлении использования и нормы, и патологии для изучения с разных сторон особенностей работы единого психического аппарата, способов его развития и функционирования.

Такая переориентация патопсихологии или, если брать шире, клинической психологии отвечает и логике развития современной общей психологии, прежде всего общей психологии личности. Следует признать, о чем уже упоминалось, что проблема аномалий личности остается до сих пор по-настоящему не введенной в общепсихологический контекст. Между тем, коль психика едина, то патология проистекает не из-за того, что наряду с «нормальными» начинают действовать сугубо «аномальные» механизмы, а из-за того, что общие психологические механизмы начинают извращаться, функционируя в особых, экстремальных, пагубных для них условиях. Формула - «болезнь есть стесненная в своей свободе жизнь» полностью относима и к болезни психической, душевной и, соответственно, жизни души. Поэтому клиническая психология непосредственно смыкается с общей психологией - в широком понимании,- является ее частью, а именно - главой о функционировании психики в особых, экстремальных, стесненных условиях, главой, без которой общая психология будет заведомо не полной. Чтобы выделить эту часть, эту главу общей психологии, назовем ее клинической общей психологией.

Исследование изменений личности при эпилепсии дает материал и к обсуждению выдвинутой в гл. II гипотезы об уровнях, параметрах психического здоровья. Напомним, что высший уровень психического здоровья был определен как личностно-смысловой, или уровень личностного здоровья. Затем шел уровень индивидуально-исполнительский, определяющий адекватность способов реализации мотивационно-смысловых устремлений. Наконец, рассматривался уровень психофизиологического здоровья, непосредственно обусловленный особенностями нейрофизиологической организации актов психической деятельности.

Проведенный анализ в целом показывает правомерность выделения этих уровней и наличие достаточно тесной взаимосвязи их между собой. Последнее обстоятельство является, однако, и несколько настораживающим, ведь в предыдущей (теоретической) главе мы выдвигали в качестве принципиального положение о том, что психическое здоровье, будучи многоуровневым, может страдать на одних уровнях при относительной сохранности других. Не являются ли тогда данные, полученные при анализе эпилепсии, противоречащими этому положению?

Действительно, грубое нарушение психофизиологического уровня ведет, как мы видели, к существенным искажениям условий протекания деятельности. В результате развернутая, ориентированная на дальние цели деятельность становится трудновыполнимой, происходят «сдвиги мотива на цель» и другие описанные выше процессы, приводящие к нарушению индивидуально-психологического уровня, способов реализации. В свою очередь нарушения этого уровня не могут определенным образом не затронуть и высший, личностно-смысловой уровень, уровень личностного здоровья, связанные с ним общие смысловые ориентации.

Нельзя, однако, воспринимать эти связи как сугубо трансмиссионные, механически передающие развитие дефекта от уровня к уровню. Даже при таком крайне тяжелом заболевании, как эпилепсия, с неизбежным поражением базового уровня возможны разные отношения с вышележащими уровнями, и прежде всего с уровнем личностного здоровья. Чтобы не быть голословным, приведем данные работы В. Г. Семчука, выполненной под нашим с Е. С. Мазур руководством в 1981 - 1982 гг. При экспериментально-психологическом исследовании больных эпилепсией были выделены две подгруппы испытуемых примерно с одинаковой формой и тяжестью заболевания. Сходными были результаты исследования психофизиологического уровня (инертность, замедленность восприятия, трудность совмещения нескольких признаков и др.). Однако личностно-смысловая направленность больных оказалась существенно различающейся. Больные первой подгруппы обнаруживали все те «классические» отрицательные черты, которые обычно приписываются психиатрами эпилептическому типу развития как имманентно ему присущие: крайний эгоцентризм, замкнутость только на себе, морализаторство, обвинение окружающих и т. п. Болезнь при этом рассматривалась как основание для оправдания уклонения от помощи другим, особого к себе отношения. Например, одна из больных жаловалась, что в семье ее иногда просят о помощи (кстати, достаточно посильной) по хозяйству: «Просят меня о помощи, а не думают, что мне самой тяжело, самой надо помочь». Другая больная уже несколько лет находится на полном иждивении родителей, отказывается выполнять какие-либо работы по дому, требует, чтобы «ей не мешали», «оставили ее в покое» и т. п.

Больные этой подгруппы, как правило, не работают, объясняя это плохим отношением к ним сослуживцев, тяжелыми условиями на работе, говоря о вреде каких-либо усилий для их здоровья, и т. п. По данным проективных тестов выявлялось их в целом отрицательное отношение к труду. Социальные, межличностные связи больных предельно ограниченны, отношения с семьей конфликтны, в отношениях с другими господствует подозрительность, недоверчивость. Ведущий способ разрешения конфликтов - агрессия.

Существенно иными были данные изучения второй подгруппы испытуемых. Так, если по результатам обработки проективных методик собственные усилия рассматривались как средства достижения целей лишь в 35 % рассказов, составленных больными первой подгруппы по картинкам тематического аперцептивного теста (ТАТ), то во второй подгруппе этот показатель составил 63,3 %. Зато процент рассказов с отрицательным отношением к окружающим людям оказался во второй подгруппе значительно меньшим, нежели в первой (44 % против 72). Качественно другим было отношение к труду, своей профессии, своему конкретному рабочему месту. Чрезвычайно важно, что большинство испытуемых второй подгруппы продолжали активно работать, подчеркивали, что не могут себя представить вне того коллектива, в котором они трудятся. Характерно, что и в оценке окружающих они обязательно указывали на то, как человек относится к труду, считая это самым важным. Если испытуемые первой подгруппы были в целом довольно безразличны к самому факту их психологического исследования и заключениям психолога, то испытуемые второй подгруппы обычно выражали беспокойство по поводу того, как скажутся результаты исследований на решении врачей о степени их трудоспособности, не повлечет ли это ограничения или даже запрета на выполнение прежней работы. Помимо работы больные этой группы оказывались тесно включенными во внутри-семейные отношения, много и охотно участвовали в домашней хозяйственной деятельности. Наблюдались случаи, когда больные ни за что не хотели переходить на более для них легкую, но нижеоплачиваемую работу, поскольку считали, что это нанесло бы урон материальному положению семьи и что болезнь не снимает с них ответственности за это положение.

Разумеется, нарисованную картину не следует воспринимать сугубо идиллически. Испытуемые второй подгруппы страдали тем же тяжелым заболеванием, что испытуемые первой подгруппы, и серьезные нарушения исходного уровня психического здоровья не могли поэтому пройти бесследно. Отмечались и смены настроения, и колебания работоспособности, и придирки к мелочам. Важно другое: несмотря на сходство нарушений данного уровня, на сходство условий, в которых развертываются процессы психической деятельности, общая личностная направленность больных первой и второй подгруппы была принципиально различной, а вместе с тем были различными и жизненная судьба этих больных, и способ их соотнесения с другими людьми . Эгоцентризм больных первой подгруппы с неизбежностью определял их путь в одиночество и озлобление против мира. Алоцентризм (пусть даже в форме группоцентризма, скажем заботы о своей семье) был для больных второй группы той ведущей смысловой ценностью, которая включала больного в более широкие круги деятельности и формировала тем самым качественно иное отношение к себе и окружающим, иное представление о своем человеческом назначении, задачах и обязанностях.

Теперь о психологической помощи при эпилепсии. Поскольку изменение биологических условий болезни - задача не психологическая, а медицинская, то речь должна идти о коррекции вышележащих уровней психического здоровья, и прежде всего личностно-смыслового. В качестве основных и самых общих принципов, вытекающих из проведенного анализа, здесь следует назвать: приобщение к определенной, посильной трудовой деятельности; придание этой деятельности со стороны окружающих серьезной значимости, статуса необходимости для других людей; включение ее в систему реальных связей и взаимодействий с миром и др. Что касается внутренних психологических механизмов этого процесса, то особенно важным здесь являются учет специфики последовательных зон развития деятельности (зоны потребностного состояния, мотиво-образования и др.), их взаимопереходов и стыковок.

В течение года (1979-1980) автор работал в качестве консультанта по проблемам психологии личности на факультете психологии Гаванского университета (Республика Куба). Одним из направлений было совместное с кубинскими коллегами исследование нормального и аномального развития личности и, в частности, теоретическое осмысление и анализ психореабилитационной практики, сложившейся к тому времени в Гаванской психиатрической больнице, по праву считающейся одной из лучших в Латинской Америке. Результаты этого анализа в целом подтвердили верность высказанных выше положений и возможность их реализации в этой важнейшей области практики .

В целостном и слитном, казалось бы, процессе ведущихся в больнице мероприятий по трудовой и социальной реабилитации психически больных (в том числе и больных эпилепсией) удалось в ходе совместной с кубинскими коллегами аналитической работы выделить все три основные зоны становления деятельности (см. гл. II) и рассматривать тем самым применяемые конкретные приемы как относящиеся к той или иной зоне или способствующие переходу из одной зоны в другую.

К первой зоне - зоне потребностного состояния и ориентировки - были отнесены мероприятия по выявлению и стимулированию желания пациента работать, принимать участие в каком-либо общественно полезном труде. Оказалось, что это желание очень часто не является выраженным и, главное, сколь-нибудь структурированным. Ряд пациентов лишь на словах выражают желание поработать, на деле же опасаются любых усилий, считают, что это повредит их здоровью, нарушит привычный режим, утомит и т. п. У других само желание трудиться выражено ярко, но носит ненаправленный, «размытый» характер; они хотят вообще трудиться, но не знают твердо, в какой именно области, в какой степени (время от времени или регулярно, в коллективе или индивидуально и т. п.). Так или иначе, мы имеем дело в этот момент не с потребностью, знающей свой предмет, а с еще не определившим своего предмета переходным состоянием.

После диагностики и психологической квалификации данного потребностного состояния пациенту предоставляется возможность ознакомления и пробы своих сил в самых разнообразных видах труда - от простых, механических, монотонных операций до сложных и творческих видов деятельности. Значительное место уделяется при этом различным ремеслам, ручным поделкам, художественной работе: здесь и производство национальных сувениров, и чеканка, и изготовление игрушек и т. д. На обширной территории больницы существуют хорошо оборудованные слесарные, столярные, мебельные мастерские, художественные студии, парикмахерский салон, есть фруктовые плантации, собственный оркестр, стадион, типография и т. д. Словом, предоставляется широчайший спектр, набор предметов, позволяющих «замкнуть» первоначально диффузное потребностное состояние и перевести пациента в следующую зону психокоррекционного воздействия - зону мотивообразования.

Как только выявляется склонность пациента и он выбрал определенный предмет , врач-психотерапевт или психолог совместно с инструктором, мастером по данному виду труда помогают пациенту глубже заинтересоваться выбранной областью, открыть ее привлекательные стороны, показать значимость этого занятия, его пользу для других. Так возникает определенный, предметно обозначимый мотив, что позволяет перейти к третьей зоне психокоррекционного воздействия - зоне последовательного преобразования потребности (в данном случае - потребности в общественно полезном труде).

На этом этапе врачи и инструкторы помогают пациенту приобрести конкретные навыки работы, расширить операционально-технические возможности в избранной области. Вслед за этим пациента вводят в реальное производство, он становится вспомогательным работником, помощником и под наблюдением врача и инструктора посильно трудится в одной из мастерских, существующих при больнице. На следующей ступени ему предоставляется возможность осуществлять свою работу вне территории больницы, возвращаясь туда лишь на ночлег. И наконец, на последней ступени пациенты направляются на долгое время в общежития вне больницы, с тем чтобы работать в мастерских и цехах, где идет процесс настоящего, промышленного производства и где вместе с пациентами работают и здоровые люди. Эта ступень по сути знаменует переход пациента к самостоятельной трудовой деятельности, выход из-под непосредственной опеки больницы, т. е. начало нового, уже социально адаптированного этапа жизни.

Требования к трудовой реабилитации формулируются при этом следующим образом: «1) труд осуществляется коллективно, на первое место выдвигается социальное содействие; 2) труд выбирается в согласии с интересами самих пациентов, учитывая их способности, как физические, так и психические; 3) работа дается в постоянно усложняющейся форме, так, что пациент может сам наблюдать свое развитие, что благоприятствует исчезновению чувства неполноценности; 4) это реальный и социально полезный труд, благодаря которому пациент чувствует себя удовлетворенным, видя результаты своего труда; 5) эта работа оплачивается; 6) условия, в которых осуществляется работа, должны как можно более походить на условия, в которых осуществляется подобная работа в обществе, частью которого является и пациент» 10. .

Понятно, что в результате осуществления такого реабилитационного процесса меняется самосознание пациента, его отношение к себе и другим, появляется гордость за свой труд, чувство ответственности, желание помочь другим пациентам подняться на ту же ступень - словом, появляется качественно иная, чем прежде, позиция личности - позиция продуктивная, нормальная для человеческого развития. Таким образом, для осуществления и реализации действенной психологической помощи больному, восстановления его личности необходимым является не только опора на сложившиеся интересы и потребности человека, не только построение на их основе расширяющейся, усложняющейся деятельности, но и постоянная ориентация всей цепи преобразований на движение - от узколичного к коллективистскому и всеобщему.

Теперь, опираясь уже на конкретный материал (исследование психических изменений при эпилепсии, сравнение групп личностно сохранных и личностно извращенных больных, анализ опыта Гаванской психиатрической больницы), мы можем подтвердить сказанное выше о том, что человек не просто пассивно приспосабливается к рамкам условий, диктуемых биологическим процессом болезни, но при постоянном и верном направлении усилий способен их до известной степени преодолевать, оставаясь тем самым в русле нормального, обращенного к своей сущности развития. Понятно, сколь труден этот путь при серьезных нарушениях базовых уровней психического здоровья, сколь нужны здесь помощь окружающих, квалифицированный совет и рекомендации психолога. Причем помощь эту не следует понимать (что происходит весьма часто) лишь как щажение больного, изоляция его от труда и усилий, создание особых условий. Еще Л. С. Выготский резко отверг эту линию, назвав ее «филантропически-инвалидным воспитанием», которое замыкает больного в узкий, отрезанный мирок, где все приноровлено к дефекту, все фиксирует внимание на болезненном недостатке, усиливает в больном человеке изолированность и сепаратизм, не вводит его в настоящую жизнь.

Напротив, лишь включение больного в систему отношений с другими, постановка его в позицию, когда он сам должен кому-то еще помочь и принести пользу, сделают его стойким в борьбе с недугом, будут способствовать обретению им ощущения нужности людям. Формировать эти алоцентрические и просоциальные установки, когда человек уже тяжело болен, когда жесткие закономерности болезни уже пущены в ход, крайне трудно, подчас невыполнимо. Родителям и воспитателям следует поэтому знать, что заложенные с раннего детства просоциальные установки (умение не только брать, но и щедро отдавать, не только потреблять, но и творить) не просто обеспечивают необходимые основы для будущей полноценной, счастливой жизни ребенка, но и создают главную опору, на которую он сможет опереться в случае, если придет тяжкое испытание судьбы - болезнь.

В предыдущем параграфе речь шла о том, как поражение базового уровня психического здоровья (в данном случае-инертность, тугоподвижность) может приводить к искажениям уровней вышележащих. Это, однако, далеко не единственный путь формирования аномалий. Мы уже говорили о том, что гипотетически возможны различные сочетания степени сохранности уровней психического здоровья, и, в частности, характерологические нарушения могут наблюдаться и вне грубых расстройств психофизиологических процессов. Яркой иллюстрацией в этом плане является обширная область психопатических расстройств, различных аномалий и акцентуаций характера, приводящих к явным нарушениям способов реализации деятельности. Феноменология этих проявлений чрезвычайно пестра, и их описание составляет содержание многих солидных по объему книг. Первая монография, посвященная психопатиям, принадлежит замечательному русскому ученому В. М. Бехтереву и вышла в свет в 1886 г. Однако поворотным пунктом в изучении психопатии стало появление в первой трети нашего века двух основополагающих для изучения этой проблемы работ - немецкого психиатра Курта Шнейдера и классика отечественной психиатрии П. Б. Ганнушкина. В этих работах были впервые достаточно четко названы клинические критерии выделения психопатий, тонко и всесторонне описаны феноменология их развития и течения. Курт Шнейдер определил психопатию как такого рода аномальность, от которой страдают либо ее обладатель, либо окружающие его люди. П. Б. Ганнушкин определил психопатию как такую выраженность аномальных особенностей характера, когда, во-первых, более или менее грубо нарушается адаптация, приспособление к среде; во-вторых, когда эти особенности тотальны, т. е. задают тон всему психическому складу человека; в-третьих, когда они относительно стабильны и малообратимы.

Вместе с тем следовало признать, что при всей образности и клинической достоверности названные критерии оставались все же малопригодными для строго научных классификаций. Это обстоятельство было достаточно понятным и самим психиатрам. В. А. Гиляровский, например, еще в 1938 г. писал: «Один и тот же симптом может иметь различное происхождение и, следовательно, различную сущность с точки зрения генеза картин в целом. Именно поэтому все существующие классификации психопатий неудовлетворительны» 11. . Но положение с клиническими исследованиями психопатий (а если взять шире - вообще пограничных состояний) с тех пор не столь уж сильно изменилось, и спустя сорок лет современный автор пишет по сути о сходном: «...существующие классификации пограничных форм патологии настолько пестры, фрагментарны и разнообразны, что ни одна из них не может служить основой для единой систематики всех форм пограничных состояний» 12.

Думается, что обретение более твердых критериев диагностики и классификации возможно только в том случае, если помимо анализа внешней, феноменологической стороны аномального процесса будут исследованы его более глубинные, внутрипсихологические детерминанты. А до тех пор мы рискуем кита отнести к рыбам, а не к млекопитающим, так как по внешнему наблюдению он имеет вид и образ жизни рыбы. Поиск внутрипсихологических опосредствований процесса психопатического развития - дело будущего, но уже сейчас можно предложить в этом плане некоторые подходы. Одним из них является исследование механизмов целеполагания, уровня притязаний, самооценки и специфики их искажения при психопатиях и других формах, пограничных между нормой и патологией состояний.

Начало экспериментальным исследованиям целеполагания и уровня притязаний было положено в школе К. Левина. Основополагающими здесь являлись работы Ф. Хоппе, Т. Дембо, самого К. Левина и ряда других ученых. В дальнейшем общие экспериментальные приемы, взятые из этих работ, были многократно использованы психологами самых разных ориентаций, так что литература, посвященная одному только уровню притязаний, настолько обширна, что ее систематический обзор представляет специальную задачу 13. . Не ставя таковую в рамках данной книги, сосредоточимся преимущественно на проблеме соотношения «реальных» и «идеальных» целей в планах и притязаниях человека. В этой связи представляется полезным проанализировать некоторые исходные понятия, введенные еще в первом, но до сих пор остающемся, пожалуй, наиболее глубоким исследовании уровня притязаний - исследовании Ф. Хоппе 14. .

Начнем с самого понятия уровня притязаний. Человек приступает к работе с некоторыми притязаниями и ожиданиями, которые в течение действия могут меняться. Совокупность этих сдвигающихся то неопределенных, то точных ожиданий, целей или притязаний относительно своих будущих достижений Ф. Хоппе предложил называть уровнем притязаний. В зависимости от обстоятельств уровень притязаний может колебаться между целью «извлечь из действия максимум достижений» и полным отказом от какого-либо достижения.

Уровень притязаний рождается из двух противоположных тенденций: с одной стороны, тенденции поддерживать свое «я», свою самооценку максимально высоко, а с другой - тенденции умерить свои притязания, чтобы избежать неудачи и тем самым не нанести урон самооценке. Образующиеся в результате конфликта двух тенденций колеблющиеся волны уровня притязаний выполняют по крайней мере две важнейшие психологические функции. Во-первых, они являются необходимым инструментом приспособления к постоянно меняющимся условиям среды. Во-вторых, они по возможности охраняют человека от нанесения вреда его самооценке, чувству собственного достоинства. Подробнее мы рассмотрим эти функции ниже, а пока вернемся к описанию внутренних детерминант уровня притязаний.

Обозначенный конфликт между тенденциями поднять притязания на максимальную высоту и опустить их, чтобы избежать неудачи, хотя и является главным для возникновения уровня притязаний, однако еще не прямо задает рисунок, композицию конкретных притязаний. Эта композиция опосредствована по сути всей сложной структурой личности, иерархией мотивов и целей данного человека. Если отвлечься от наиболее общих, «вершинных» личностных устремлений (роли которых мы еще коснемся в конце параграфа) и рассмотреть сами по себе цели, возникающие в ходе выполнения отдельных заданий, в ходе эксперимента или поставленного самой жизнью испытания, то здесь необходимо различать не один, а по крайней мере два вида целей: реальную цель, которую, по мнению человека, он может достичь в данных конкретных условиях и которая непосредственно вытекает из структуры задания, и идеальную цель. Последняя понималась Ф. Хоппе как широкая цель, превышающая временные, реальные цели; это цель, которую в идеале хотел бы достичь испытуемый в предлагаемой работе, которая хотя сию минуту может не являться актуальной, но все же стоит «за» соответствующей отдельной целью.

В дальнейшем уровень притязаний стал в зарубежных исследованиях по преимуществу связываться лишь с одним из видов целей - либо с реальной, либо с идеальной, а в большинстве отечественных работ - рассматриваться часто вне конкретного анализа целевой структуры деятельности. В любом случае представление о реальной динамике притязаний, безусловно, обеднялось, поскольку не учитывало взаимоотношения разноуровневых целей, способы и формы их соотнесения. Следует поэтому вернуться к замечанию Хоппе о том, что «расстояние между реальной и идеальной целями может быть разным и меняться в ходе действия», и исследовать варианты межцелевых расстояний, расхождений, их динамику, возможности коррекции в ходе конкретной деятельности, специфику целевых структур, присущих тем или иным видам аномалий личности, взаимосвязь этой специфики с особенностями поведения и самооценки испытуемых.

Логично предположить, что именно от умения вовремя развести два вида целей во многом зависят уравновешенность и эффективность уровня притязаний. Причем это умение вовсе не обязательно, на наш взгляд, указывает прямо на среднюю (или, как ее часто именуют, «адекватную») самооценку, оно может маскировать порой высокую самооценку и обостренное честолюбие. Поэтому, если человек, следуя экспериментально или жизненно созданной логике успехов и неудач, после неудач плавно снижает свои реальные цели, свои, так сказать, внешние операционно-технические притязанию, а после успехов постепенно их повышает, то это не значит, что в нем нет стремления к высокой самооценке, высоким внутренним притязаниям и что он смирился, удовлетворен тем положением, в которое поставлен данными обстоятельствами .

Итак, за временными реальными целями, как правило, стоит более высокая идеальная цель. Динамика, изменение временных реальных целей может вообще появиться только при наличии некоторой идеальной цели, превышающей эти временные. (Если бы это было не так, то человек не стремился бы к выбору новых целей и заданий, а довольствовался только повторением одних и тех же успехов, реализацией уже раз достигнутого.) Все это говорит об определенной взаимосвязи целей, целевой структуре, которая может быть более или менее разветвленной, обладать более или менее жесткой связью между целями, разными межцелевыми расстояниями и т. п.

Исходя из представленных общепсихологических оснований, сформулируем теперь нашу гипотезу об особенностях функционирования механизма целеполагания при психопатиях. Если в норме в ходе жизни обычно вырабатывается умение различать, разводить в текущей деятельности разноуровневые цели, менять, в зависимости от обстоятельств, межцелевые расстояния, появляется способность стать в некоторую как бы отстраненную позицию наблюдателя по отношению к возникшей ситуации, то при психопатическом (патохарактерологическом) развитии это разведение в нужной мере не удается - расстояния между реальными и идеальными целями здесь, как правило, минимальны, целевые структуры «жесткие», негибкие, без выраженной динамики изменений .

Нелишне специально оговорить, что подобное строение притязаний наблюдается не только во многих случаях выраженного развития психопатий. Описанное нарушение может встречаться и определять различные стороны стиля жизни и при других аномалиях, в частности при некоторых формах течения алкоголизма, а также известное время (например, в период подросткового кризиса) сопутствовать и относительно благополучному ходу развития. Психологическое изучение аномального развития вообще, на наш взгляд, не должно исключительно стремиться только к «обслуживанию» отдельных нозологий и четко выделенных клинических форм; важнейшая цель такого изучения - усмотрение общих механизмов, могущих обнаружиться в самых разных вариантах личностного развития, т. е. то, что выше было обозначено как клиническая общая психология личности.

Недостаточное различение разноуровневых целей, их «слипание», отсутствие гибкости в целевых структурах приводит в свою очередь к весьма пагубным психологическим последствиям: извращению двух основных функций уровня притязаний, выделенных нами выше,- функции регуляции конкретной тактики целеполагания, ориентации в быстроменяющихся условиях реальной жизни и функции защиты самооценки, своего «я». Остановимся сначала на нарушениях первой функции.

Известно, что процесс решения трудной задачи (не только интеллектуальной, но, что важнее для психологии личности,- жизненной) обычно состоит, из трех этапов. Этапа «лобовых» решений, когда человек пытается сразу найти нужный выход; затем, после ряда неудач, начинается этап более глубокого осознания ситуации, ориентировки в ней, поиска адекватных путей выхода, который наконец может привести к пониманию нужного принципа, к третьему этапу - собственно решению. Здесь же процесс решения встающих перед человеком задач ограничивается первым этапом «лобовых» попыток или же не до конца пройденным вторым этапом, что, естественно, не приводит к нужному выходу и серьезному успеху. Своеобразный вид приобретает и кривая уровня притязаний. Потерпев первые две-три неудачи в решении трудных задач, люди психопатического склада, вместо того чтобы несколько снизить свои притязания, выбрать задачу полегче, нередко впадают в отчаяние, хватаясь за заведомо легкие цели. Это смирение оказывается, однако, на деле «паче гордости», потому что стоит им даже в малом прийти к успеху (например, решить несколько простых задач), как они вновь полны самоуверенности и желания удовлетворить свое тщеславие выбором наиболее престижных целей. Эти скачки притязаний наглядно выявлены во многих экспериментальных исследованиях людей психопатического склада.

В результате подобной тактики все время как бы «проскакивает» мимо та зона, где лежат максимально трудные, требующие напряжения, но все же посильные для данного человека цели. Поэтому, несмотря на внешнюю активность, люди такого типа могут оказываться малопродуктивными в жизни, неспособными показать свои подлинные возможности. В начале своего пути они порой подают блестящие надежды, которые, к удивлению окружающих, по прошествии времени совершенно не оправдываются. Самые благоприятные задатки не реализуются в таланты, ибо талант - это и умение работать,- умение, которое в данном случае явно отсутствует. К каким весьма серьезным жизненным последствиям это может приводить, показывает такое наблюдение.

Юноша К. в 16 лет поступил, приехав из провинциального города, в Московский университет, выдержав при этом труднейший конкурс. Юноша, несомненно, выделялся своим дарованием, живостью, эрудицией среди сокурсников, из которых многие прошли уже службу в армии, несколько лет перед этим работали и поначалу с трудом втягивались в учебу. Студент К. схватывал все буквально на лету, к некоторым занятиям, например по иностранному языку, мог вовсе не готовиться и все же отвечать на «хорошо» и «отлично».

Но шло время, бывшие производственники втягивались в занятия, пошел материал, который нельзя было схватить только на слух, но который требовал усидчивости, регулярного труда. И здесь стало видно, что К. сначала постепенно сравнялся, а затем все заметнее начал отставать от сокурсников. Притязания у К. оставались по-прежнему высокими: ему нравилось (он уже привык) ходить в «выдающихся», слышать одобрения. Но теперь, чтобы соответствовать этим желаниям, явно надо было менять свое поведение: реализация несомненных задатков и способностей требовала усидчивости и серьезных занятий. Но перемены этой не случилось. К. по-прежнему занимался урывками: иногда, например, он вдруг тщательно готовился к какому-нибудь семинару, хорошо выступал на нем, вызывая одобрение преподавателя. Но такие успехи в целом играли даже отрицательную роль, потому что после них К. был полон гордости и надолго забрасывал учебники. К концу третьего курса встал вопрос о его отчислении за академическую неуспеваемость. Но и это не смогло изменить прежнего стиля, хотя никто не сомневался, что серьезными занятиями он сумел бы наверстать упущенное. Но К. стремился утверждать себя, спасать свои высокие притязания другими, более легкими способами. Он, например, пошел на прием к декану факультета - ведущему специалисту в своей области, ученому с мировым именем - и заявил: «Вы напрасно думаете меня отчислять. Знайте, что через малое время я буду сидеть в вашем кресле, я буду деканом...».

Прошло время. Ему уже за тридцать. Он давно не учится, живет случайными заработками, дважды был женат. Последнее время стал много пить. Внешне по-прежнему самоуверен, собирает редкие книги по специальности, говорит, что вскоре будет вновь восстанавливаться на факультет. Но беседа с ним обнаруживает, что К. остался прежним, он ставит нереальные задачи вместо реальных, судорожно спасает свою самооценку довольно легкими и дешевыми приемами, обвиняет во всем не себя, а обстоятельства и т. п. Под конец разговора он спрашивает о своем бывшем сокурснике: «Неужели Р. дали доцента? А ведь на первом-то курсе он меня слушал с открытым ртом».

Когда думаешь о людях, подобных К., всегда становится грустно и искренне жаль неиспользованных талантов, умелое развитие которых принесло бы и пользу людям, и счастье их обладателям.

Описанное строение уровня притязаний, кроме того, что оно не обеспечивает полноценного приспособления к жизни, ориентации в меняющихся условиях, ведет к искажению и выделенной нами второй функции уровня притязаний, а именно к нарушению необходимой защиты своего «я». Ведь психически уравновешенный человек надежно защищает свою самооценку уже одним тем, что может более или менее легко «разводить» идеальную, общую и актуальную цели. Потерпев поражение, он способен отнести его к неудаче в достижении именно данной актуальной цели, а не к краху своих высоких идеальных притязаний, своего «я». «Всякое поражение неприятно, но это не конечное отступление, в моих силах сделать все, чтобы в будущем, в идеале, я добился успеха» - примерно так начинает восприниматься тогда неудача. Лишь при этих условиях могут не только сохраниться, несмотря на трудности и поражения, прежние притязания и порой высокая самооценка, но они становятся и необходимым, важным двигателем развития личности. Самолюбие и притязание требуют тогда обязательного преодоления неудач, пусть не сегодня, так завтра, когда разовьются и укрепятся соответствующие способности и задатки. Таким образом вырабатывается крайне нужное в жизни умение более или менее объективно оценивать возникшую ситуацию, увидеть ее не только в актуальной сиюминутности, но и в развернутой временной перспективе и найти возможность постановки посильных реальных целей, успешное выполнение которых приблизит в будущем к идеальной.

Найти соответствие «идеального» и «реального» - сложнейшее искусство жизни. Но именно от овладения им во многом зависит зрелость личности. В жизни любого - притязания устремляют ввысь, а неудачи тянут к земле. Извлечь правильные уроки из того и другого, избежать трагедии Икара и не погрязнуть в плоской обывательщине - трудная задача, решать которую приходится всю жизнь. Зрелым можно назвать вовсе не того, кто всегда уверенно приспосабливается по законам житейского разума, не ставя перед собой высоких нравственных целей, равно как не того, кто громко заявляет о своих высоких целях, не будучи, однако, в состоянии приложить себя к реальной жизни. Зрелость, как правило, подразумевает достаточно возвышенные идеальные устремления, но в то же время и осознанную готовность выполнять, если надо, самые скромные, земные задачи ради этих устремлений. Разница между юностью и зрелостью в плане нравственного развития состоит в том, что отрочество и юность вырабатывают, усваивают идеалы по большей части «теоретически», умозрительно, без должной связи с жизнью. На зрелости лежит сложнейшая задача - осуществить, реализовать эти идеалы в своей жизни и, следовательно, принять, преодолеть как неизбежность все издержки, трудности, неудачи, с которыми будет сопряжена эта реализация. Согласно старому афоризму, благая юность - это время, когда человек готов взойти на эшафот ради великой идеи; благая зрелость - когда он готов смиренно трудиться всю жизнь ради этой идеи. Истинная зрелость - как напряженная вольтова дуга, светящаяся между полюсами реального и идеального. Разрыв этой дуги, исчезновение свечения означают, что реальное погрязло, а истина выхолостилась, реальное утеряло свет и высший смысл, а идеальное - почву и свое жизненное оправдание.

Люди же психопатического толка, мало дифференцируя разноуровневые цели, видят в каждой ситуации как бы непосредственное испытание своего «я» и потому так зависят от внешних оценок, так обнаженно реагируют на экспериментально и жизненно вызванные успехи и неуспехи. У них часто отсутствует умение стать в позицию отстранения не только по отношению к своим актуальным потребностям, к своей текущей деятельности, но и по отношению к себе самому, ко всей ситуации в целом. Образно говоря, умение, когда это надо, выйти, выпрыгнуть, хотя бы на мгновение, из данной ситуации и оценить ее и себя самого в ней как бы со стороны, критическим, а если надо, ироническим взглядом.

Случается, правда, что люди этого склада могут весьма трезво и даже не без самобичевания и caмоиронии оценивать себя и свои действия. Но оценки эти (порой убийственно точные) высказываются, как правило, относительно действий уже прошедших, либо как зарок не повторять своих ошибок в будущем. Однако в очередной жизненной (причем вовсе не обязательно экстремальной, стрессовой) ситуации, в очередной поглотившей человека деятельности с удивительным постоянством вновь и вновь появляются характерные нарушения. Отсутствие своевременной коррегирующей позиционности, возможности сторонней, более или менее непредвзятой оценки всей ситуации в целом сплошь и рядом оборачивается многочисленными малыми и крупными жизненными неудачами, промахами, нелепостями, которыми обычно столь богата судьба людей психопатического склада и от которых по формуле Курта Шнейдера страдают либо они сами, либо окружающие.

Таким образом, высказанная гипотеза о недифференцированности в деятельности реальных и идеальных целей как объяснительном принципе многих феноменов психопатоподобного поведения позволяет предположить единый механизм, лежащий в основе целого ряда накопленных клинических и экспериментальных фактов, рассматриваемых обычно обособленно (например, такие часто встречающиеся характеристики людей психопатического склада, как непродуктивность стиля жизни, скачкообразность кривой уровня притязаний, выражение аффективные реакции на успех и неуспех, неспособность раскрыть свои задатки и др.). Наряду с анализом клинических и жизненных данных гипотеза была подвергнута и лабораторной проверке. Последнюю задачу взяла на себя наша аспирантка из Харькова В. Н. Павленко . Остановимся на некоторых данных ее работы.

Прежде всего было решено расширить саму исходную гипотезу. Если рассматривать необходимость разведения реальных и идеальных целей как некий общий механизм осуществления текущей деятельности, относящийся в рамках концепции уровней психического здоровья к индивидуально-исполнительскому уровню, уровню реализации личностно-смысловых устремлений, то логично предположить возможность различных отклонений в функционировании этого механизма. Так, помимо «слипания», недифференцированности реальных и идеальных целей, теоретически возможен, скажем, иной, полярный вариант - гиперразведение этих целей, что также должно определенным образом влиять на стиль и способ осуществления деятельности.

Наиболее адекватной моделью для экспериментального изучения недифференцированности реальных и идеальных целей должны были быть, исходя из всего вышеприведенного анализа, люди, страдающие психопатией . Что касается гиперразведения целей, то соответствующие этому варианту феномены должны были, на наш взгляд, обнаружиться при изучении людей, страдающих неврозами. Наконец, наиболее гибкую и продуктивную динамику целевых структур мы вправе были ожидать у психически нормальных индивидов. Согласно этому, для исследования были подобраны соответствующие три группы испытуемых: 40 человек - страдающие психопатиями, 40 - страдающие неврозами, а в качестве контрольной группы - 30 психически здоровых. Все испытуемые были примерно одного возрастного диапазона (от 18 до 45 лет), существенно не отличались друг от друга по образованию, умственному развитию, основным социально-демографическим показателям.

Прежде чем приступить к описанию результатов исследования, представляется необходимым (прежде всего для читателя-неспециалиста) сказать несколько слов о неврозах, их клинических отличиях от психопатий. Само понятие «невроз» ввел английский ученый У. Куллен в конце XVIII в. Он понимал неврозы весьма широко - как все поражения чувствительной и двигательной сферы, которые зависят не от местного изменения органов, но от более общего поражения нервной системы. Из этого понимания общепринятым до сих пор остается представление о неврозе как о функциональном (обратимом) заболевании, при котором может страдать функционирование того или иного органа без его серьезного соматофизиологического нарушения. Например, говорят о логоневрозе (заикании), которое происходит не из-за того, что нарушен речевой аппарат,- он цел, а из-за того, что произошли более общие нарушения нервной и психической сферы.

Как это часто бывает в истории науки, автор нового понятия применял его излишне широко, и дальнейшее развитие учения шло к сокращению границ неврозов, более четкому и строгому их определению. Этот процесс сужения достиг, пожалуй, своего апогея где-то в 20- 30-х годах нашего века, когда некоторые ведущие психиатры предлагали вообще отказаться от понятия невроза, растворяя неврозы в психопатиях или низводя их до простых реакций. Затем, главным образом в связи с распространением фрейдизма, понятие невроза стало вновь расширяться, тесня на этот раз представления о психопатиях .

Уже одна эта история «взаимотеснения» неврозов и психопатий говорит о сложности и неоднозначности границ между этими страданиями, о трудности их дифференциальной диагностики, хотя, разумеется, определенные критерии, главным образом клинические, существуют здесь достаточно давно - например уже упомянутый критерий функциональности (обратимости) невроза. (В этом плане невроз - болезнь, и потому людей, им страдающих, мы вправе называть «больными неврозом», тогда как нельзя «заболеть психопатией», ибо она, по крайней мере с устоявшейся клинической точки зрения, рассматривается как сопутствующее жизни человека состояние.) Далее, невроз - это в отличие от психопатии не рано, а нередко достаточно поздно, в зрелые уже годы, приобретенное страдание, возникающее обычно из-за чрезвычайных, непосильных для данной психической организации человека обстоятельств и требований, которые в какой-то момент предъявляются жизнью. П. Жане писал, что невротические расстройства «обнаруживаются в моменты, когда индивидуальная и социальная эволюция становится наиболее трудной» 16. .

Итак, невроз можно рассматривать как срыв личности в ее продвижении к намеченным или привычно устоявшимся целям своего развития. Разумеется, этот срыв не просто «головной», чисто психологический, но всегда связанный с определенными функциональными, обратимыми изменениями физиологии нервной деятельности, которые вносятся в общую экономику организма чрезвычайными обстоятельствами, психической травмой и т. п. 17. Срыв этот, следовательно, почти всегда происходит на фоне определенного изменения исходного уровня психического здоровья - уровня психофизиологических условий осуществления деятельности. В отличие от психопатий, где возможные искажения этого уровня являются постоянным фоном, при неврозах они благоприобретены. Дальнейшее течение невроза определяется прежде всего тем или иным отношением человека 18. к развивающимся невротическим расстройствам, к тому изменению социального статуса, к которому часто ведут эти расстройства. Таким образом, неврозы в отличие от психопатий в гораздо большей степени являются продуктом творчества личности, поставленной волей обстоятельств в особо трудные для нее условия.

Понятно, что подобные различия могут четко выглядеть, как, впрочем, и все клинические критерии, лишь на бумаге, на деле же при реальной дифференциальной диагностике появляется множество труднорешаемых вопросов. Например, всякий ли человек, всякая ли организация нервной системы даст срыв при трудных обстоятельствах или надо иметь уже некий врожденный дефект, слабину этой организации? П. Б. Ганнушкин склонялся ко второму мнению, считая по сути, что вовсе нет «чистых неврозов», что это лишь до поры до времени замаскированные, скрытые «психопатии». Современная же западная психология, как уже говорилось, напротив, чуть ли не все аномалии личности сводит к внутренним конфликтам и возникающим вследствие их неврозам. На наш взгляд, привлечение строгих психологических методов, данных экспериментальных исследований неврозов и психопатий поможет наконец найти более четкие критерии дифференциации этих страданий, что станет существенным дополнением к клиническим и психофизиологическим подходам.

Теперь, после краткого и схематического описания клинической сути соотношения неврозов и психопатий, вернемся к экспериментальному исследованию механизмов целеполагания 19. . В. Н. Павленко была разработана специальная методика, применение которой позволяло судить об особенностях динамики соотношения реальных и идеальных целей. Полученные данные экспериментально подтвердили гипотезу о том, что степень разведения реальных (конкретных) и идеальных (общих) целей у здоровых испытуемых занимает срединное положение, в то время как при психопатиях это разведение обнаруживает тенденцию к сближению разноуровневых целей, а у больных неврозом - тенденцию к их гиперразведению.

Особенно показателен анализ конкретной динамики становления целевых структур. Здоровые испытуемые (контрольная группа) нередко начинают свою деятельность с незначительного разведения разноуровневых целей, однако после первых же неудач они корректируют свои программы, и кто раньше, кто позже, но, как правило, приходят к адекватной целевой структуре. Испытуемые психопатического склада в отличие от здоровых оказывались неспособными в процессе эксперимента скорректировать должным образом целевую структуру деятельности. Навык гибкого соотнесения реальных и идеальных целей у них фактически не формировался и за время эксперимента. При этом нередко наблюдались два варианта целевых структур. Они различались не по способу разведения реальных и идеальных целей, которые и в том и в другом варианте остаются сближенными, а в разной направленности векторов этого сближения: при первом варианте реальная цель подтягивается вверх, к труднодоступной идеальной, а при втором, напротив, идеальная низводится до заведомо облегченной реальной. В дальнейшем при удачном выполнении заданий по целевой программе второго варианта испытуемые психопатического склада могут возвращаться к первому варианту, потом опять ко второму и т. д. Тем самым (что мы видели выше на клиническом, жизненном материале) все время как бы «проскакивается» зона оптимальных тактик решения, поскольку недостает существенного звена, рычага успеха - способности гибкого разведения разноуровневых целей.

Для больных неврозом, как уже отмечено, характерно гиперразведение целей. Это достигается за счет выраженного занижения уровня реальных целей при достаточно высоком уровне идеальных. Характерной чертой этих больных является неуверенность, ожидание неудач, что проявляется в частых высказываниях типа: «я не смогу», «не справлюсь», «не сумею» и т. п. Малейший неуспех легко приводит к отказу от работы, и для ее продолжения нередко требуются уговоры и дополнительная стимуляция со стороны экспериментатора. При этом в качестве оправдания отказа приводятся многочисленные жалобы невротического характера на свое здоровье.

Как влияют выявленные нарушения целевых структур на уровень эффективности, успешности деятельности? Для ответа на этот вопрос было подсчитано соотношение удачно и неудачно решенных заданий. Для контрольной группы испытуемых оно составило 1:3, для больных неврозом - 1:8, для группы психопатий - 1:12. Таким образом, аномальные целевые структуры ведут к снижению продуктивности деятельности, увеличению неудач в ее осуществлении, причем особенно пагубным является недифференцированная целевая структура, свойственная психопатиям.

Выявленные нарушения целевых структур ведут не только к снижению эффективности конечных результатов деятельности, но и к определенным, специфическим изменениям внутри самой деятельности, в характере ее протекания. Прежде всего это затрагивает соотношение ориентировочной и исполнительской частей деятельности. Так, при психопатиях вследствие недифференцированности целевой иерархии обнаруживается выраженное сокращение предварительного, ориентировочного этапа деятельности. В жизни это обычно ведет к появлению импульсивных, необдуманных поступков, совершаемых «сходу», без предварительного планирования и прогнозирования последствий своей деятельности .

Иная картина у больных неврозом. Вследствие гиперразведения целей у них в большей степени страдает исполнительская часть деятельности, процесс ее реализации. Больные прекрасно осознают, что необходимо сделать для осуществления намеченного, много об этом думают и рассуждают, но к самой реализации так и не приступают. Если за исходный принцип нормального соотношения между ориентировочной и исполнительской частями деятельности принять пословицу «Сначала семь раз отмерь, потом один раз отрежь», то можно сказать, что при психопатическом складе сразу без отмеривания режут, в то время как страдающие неврозом без конца отмеряют.

Особый интерес представляет проблема взаимоотношений целевых структур деятельности и самооценки. Согласно нашей гипотезе, разные виды целевых структур деятельности должны быть тесно связанными со специфическими особенностями самооценки испытуемых, составляя вместе целостные психологические синдромы, характерные для определенного типа личностных изменений.

Проверка этой гипотезы была осложнена следующим обстоятельством. Если людям психопатического склада приписывается, как правило, завышенная самооценка, то относительно больных неврозом мнения авторов существенно расходятся: одни определяют их самооценку как завышенную, другие - как заниженную. Для объяснения причин этих расхождений надо рассматривать самооценку не как однородное, однозначно определяемое образование, а как образование структурно сложное, порой внутри себя противоречивое. В. Н. Павленко предложила в этой связи различать по крайней мере две основные подструктуры: общую оценку собственной ценности («я» как ценность) и оценку себя с точки зрения удовлетворенности какими-либо конкретными качествами, возможностями, способностями, достижениями. Первую подструктуру можно тогда условно рассматривать как ценностную форму самооценки, вторую - как операционально-техническую.

Исходя из предложенного разделения теоретически возможны следующие четыре варианта соотношения названных подструктур: 1) высокая оценка себя как ценности сочетается с высокой степенью удовлетворенности своими (операционально-техническими) возможностями; 2) низкая оценка себя как ценности сочетается с низкой степенью удовлетворенности своими возможностями; 3) высокая оценка себя как ценности сочетается с низкой степенью удовлетворенности своими возможностями; 4) низкая оценка себя как ценности сочетается с высокой степенью удовлетворенности своими возможностями.

Согласно полученным экспериментальным данным 21. , больные неврозом являют собой яркий пример третьего из выделенных вариантов соотношения подструктур самооценки, когда высокий уровень представлений о собственной ценности сочетается с низким уровнем представлений о своих внутренних возможностях. Поэтому об их самооценке можно говорить как о внутренне противоречивой, дисгармоничной, что и приводит к столь разным мнениям специалистов, одни из которых говорят о высокой, а другие - о низкой самооценке при неврозах, поскольку в первом случае имеется в виду ценностная сторона самооценки, а во втором - операционально-техническая.

В отличие от группы больных неврозом самооценка у людей психопатического склада выглядит, как правило, внутренне согласованной, гармоничной: высокое представление о собственной ценности сочетается с высокой же оценкой своих возможностей. Согласованность сохраняется и в периоды декомпенсации больных, когда наблюдается резкое занижение самооценки по параметрам удовлетворенности собственными возможностями, которое сопровождается и падением представлений о собственной ценности и незаурядности (второй из выделенных вариантов соотношения подструктур самооценки). Исключение составляют лишь те особые случаи, когда декомпенсация идет по невротическому типу (на обсуждении данных исследования таких больных мы остановимся ниже).

Показатели группы здоровых испытуемых занимают в целом промежуточное положение по сравнению с результатами других групп. В группе здоровых встречался наиболее широкий разброс данных, здесь были представлены фактически все варианты из рассмотренных нами структур самооценки, что говорит об отсутствии жесткой связи элементов самооценки, ее достаточной вариативности и гибкости.

Рассмотрим теперь, как увязываются полученные данные с нашим предположением о наличии тесной связи особенностей целевых структур деятельности и особенностей самооценки. Характер выдвижения идеальных целей взаимосвязан с ценностной стороной самооценки, представлениями о собственной значимости; реальные цели, их конкретная программа - с оценкой наличных операционально-технических возможностей и ресурсов. Так, высокое представление больных неврозом о своей значимости и ценности совпадает с постановкой ими далеких, часто недостижимых, идеальных целей, в то время как занижение операционально-технической стороны самооценки связано с выдвижением явно заниженных реальных целей. В противовес такой рассогласованной структуре самооценки, прямо коррелирующей с гиперразведением реальных и идеальных целей, у людей психопатического склада наблюдается иная картина: жесткая спаянность внутренних сторон самооценки согласуется с недифференцированностью реальных и идеальных целей. Таким образом, можно было, на наш взгляд, говорить о целостных психологических синдромах, относительно устойчивых специфических взаимосвязях целевых структур и особенностей самооценки, характерных для определенных типов личностных изменений.

Итак, на этом можно было бы, казалось, закончить описание результатов. Они в целом подтвердили в ходе экспериментальной проверки выдвинутые нами ранее гипотезы и дополнили их рядом новых существенных данных и аспектов. Однако реальная научная жизнь (что, впрочем, случается достаточно часто) сложилась так, что едва закончившееся исследование сразу потребовало новых уточняющих экспериментов, новых доказательств исходной гипотезы. Поскольку причина этого требования прямо касалась некоторых принципиальных положений, стоит ее назвать. Когда результаты работы докладывались на авторитетном собрании московских патопсихологов, то было, причем достаточно единодушно, высказано мнение, что нельзя предполагать единый механизм нарушения постановки целей у столь разных по своим феноменологическим проявлениям групп психопатий. В самом деле, говорили выступавшие, разве можно хоть в чем-то сравнивать, скажем, стеснительного психастеника и «работающего на публику» истероида, замкнутого шизоида или представителя взрывчатой, эксплозивной психопатии: они ведь столь различны, что и механизмы, лежащие в основе их нарушений, должны быть разными.

С одной стороны, высказанные замечания следовало признать во многом справедливыми: всякая научная гипотеза требует тщательных доказательств, тем более что разница в феноменологии отдельных видов психопатий налицо. С другой стороны, под сомнение ставилась сама возможность существования единых внутренних механизмов для разных по своим феноменологическим проявлениям страданий,т.е. затрагивался вопрос, принципиальный для концепции данной работы. Вот почему необходимо было сразу, незамедлительно продолжить исследование, дополнив его новым экспериментальным материалом. Суть дополнения состояла в том, что если раньше мы рассматривали группу психопатий в целом, то теперь надо было разбить ее на подгруппы, соответствующие основным, выделенным в клинике формам психопатий. К этим формам, как известно, относят психопатии возбудимого, тормозимого и истероидного круга. То же предстояло сделать и относительно неврозов, разбив их на основные виды: неврастению, невроз навязчивых состояний, истерический невроз. Для этой цели был расширен контингент испытуемых, который теперь составил 60 человек психопатического склада (из них возбудимых - 20, истероидных - 20, тормозимых - 20 человек) и 57 больных неврозом (из них истерическим неврозом - 20, неврастенией - 20, неврозом навязчивых состояний - 17 человек). Это исследование, как и предыдущее, было выполнено под нашим руководством В. Н. Павленко. Процедура опыта была та же, что и в уже описанном исследовании.

Прежде всего, как и следовало ожидать, обнаружились достаточно яркие, броские различия во внешней, феноменологической картине поведения испытуемых названных подгрупп. Так, испытуемые, принадлежащие к возбудимому кругу психопатий, нередко реагировали на неудачу с выраженной аффективной насыщенностью, агрессивностью: могли разбросать материал заданий, нагрубить, обвинить экспериментатора в том, что он «все подстроил», и т. п. Испытуемые истероидного круга реагировали на неудачи иным образом: ощутив свою несостоятельность, они начинали усиленно демонстрировать весь набор жалоб, с которыми поступили в клинику (говорили о внезапном головокружении, нехватке воздуха, просили воды и т. п., не забывая при этом наблюдать за производимым ими впечатлением). Испытуемые тормозимого круга при неудачах нередко совершенно терялись, замыкались в себе, иногда у них наблюдалась общая дезорганизация деятельности. Однако, что для нас принципиально важно, дополнительное исследование в целом подтвердило наличие единого, общего для психопатий механизма целеполагания. Несмотря на выявленные определенные внутренние нюансы и особенности , для всех испытуемых психопатического склада независимо от конкретного круга психопатий, к которому они принадлежали, были характерны недифференцированность целевой структуры деятельности, отсутствие навыка разведения разноуровневых целей, должной коррекции, перестройки целевых структур по мере накопления опыта в данной деятельности.

Данные относительно структуры самооценки оказались менее однородными: у возбудимых наблюдалась выраженно недифференцированная структура, у тормозимых - наиболее близкая среди других подгрупп психопатий к нормативным показателям, истероидные занимали как бы промежуточное положение. Но и здесь, несмотря на эти отличия, оказалась прежней общая тенденция к сближению основных подструктур самооценки, уменьшению «дистанции» между ними.

Дополнительное исследование больных неврозом также не изменило общего вывода основного исследования: несмотря на вариации феноменологической картины поведения и определенные, выявляемые с помощью психологического анализа внутренние особенности и различия, для всех больных неврозом независимо от формы протекания была характерна тенденция к гиперразведению реальных и идеальных целей. Если исследование самооценки при психопатиях обнаружило (при сохранении общей тенденции к сближению подструктур) достаточные различия между показателями форм психопатий, то структура самооценки больных неврозом представляла собой почти неизменяемое от формы к форме, инвариантное образование (различия между данными испытуемых, принадлежащих к разным формам неврозов, касались преимущественно степени выраженности отдельных показателей и не достигали статуса статистически значимых) . Основными чертами этой самооценки были уже отмеченные выше, при обсуждении данных основного исследования, дисгармоничность, значительный разрыв между подструктурами, между ценностной и операционально-технической сторонами самооценки.

Однако результаты, полученные в дополнительном исследовании, не только в целом подтвердили существование определенных общих механизмов, во многом обусловливающих рассматриваемые аномалии, но и породили некоторые новые проблемы. Пожалуй, главной из них была следующая. Малая дифференцировка разноуровневых целей выявилась весьма отчетливо при всех формах психопатий, тогда как исследование самооценки обнаружило (при сохранении общей тенденции к сближению подструктур) известные различия. При неврозах картина была как бы обратной: вариации приходились в основном на процессы целеразведения, тогда как структура самооценки оставалась, как было уже отмечено, несмотря на разность форм неврозов, по сути инвариантной. Это ставило по крайней мере два вопроса. Во-первых, о том, какая же из выделенных сторон является главной для каждого из рассматриваемых страданий и, во-вторых, полностью ли подтверждается в свете полученных данных гипотеза о наличии целостных психологических синдромов, составленных из устойчивых связей между целевыми структурами деятельности и особенностями самооценки?

Для ответа на эти вопросы показательными были бы данные эксперимента, в котором сталкиваются между собой разнонаправленные тенденции, представленные в нашем случае психопатиями, с одной стороны, и неврозами - с другой. Богатство клинического материала обнаруживает и такую возможность. Дело в том, что неврозом могут заболеть не только ранее относительно психически здоровые люди, но и люди психопатического склада. Изучение таких случаев и предоставляет возможность установить, что меняется, а что остается неизменным в интересующих нас психологических синдромах при их столкновении, наложении друг на друга. Понятно при этом, что тот признак, который остается неизменным, будет более существенным для психопатии, а тот, который привнесется, видоизменяя наличный, - более существенным для невротической болезни.

Исследование проводилось на испытуемых психопатического склада, у которых наблюдался невротический срыв. В этих случаях, по данным В. Н. Павленко, было обнаружено отсутствие навыка разведения реальных и идеальных целей, их слитность и недифференцированность, т. е. жесткая целевая структура, типичная для психопатий. В то же время соотношение между подструктурами самооценки резко изменилось по сравнению с типичной для психопатий картиной - появились дисгармоничность, значительный разрыв между ценностной и операционально-технической сторонами самооценки, т. е. та структура, которая встречается лишь у больных «чистым» неврозом.

Таким образом, можно с известным основанием говорить, что ядерным, патогномоничным для психопатий являются нарушения целеобразования, целевой структуры деятельности, тогда как для больных неврозом - нарушения в структуре их самооценки. Отсюда, в частности, становится понятным, почему мы наблюдали известные вариации в целевых структурах при неврозах и самооценочных структурах при психопатиях, тогда как самооценка в первом случае и способы целеполагания - в последнем оставались относительно неизменными.

Что касается ответа на второй вопрос, связанный с гипотезой о наличии психологических синдромов, устойчиво соединяющих особенности целевых структур деятельности с выделенными подструктурами самооценки, то надо признать, что данное исследование заставляет внести коррективы в эту гипотезу. Действительно, исходя из предыдущих экспериментов казалось очевидным, что каждая выделенная подструктура самооценки коррелирует с определенным видом целей: ценностная - с выдвижением далеких идеальных целей, операционально-техническая - с постановкой реальных целей. Однако последнее исследование продемонстрировало возможность и иных отношений структурных элементов самооценки с целевым строением деятельности (недифференцированность целевых структур при психопатиях, осложненных неврозом, сочеталась с гиперразведением, рассогласованностью элементов самооценки). И хотя эти отношения являются в данном случае как бы нетипичными, их наличие все же заставляет переформулировать гипотезу, точнее, сделать формулировку более осторожной и мягкой, говоря не об однозначно сцепленной, жесткой, а лишь о достаточно опосредствованной, гибкой связи между целевыми структурами деятельности и подструктурами самооценки.

Подытоживая, сведем данные о некоторых установленных психологических механизмах в обобщенную таблицу (см. табл. на с. 218).

Мы не случайно довольно подробно остановились на описании результатов исследования. Нашей задачей было представить хотя бы небольшой фрагмент реальной логики научного поиска, показать, сколь трудоемким и для самих исследователей подчас неожиданным является путь к установлению даже одного рядового психологического механизма. Однако, обнаружив все же такой механизм, определив особенности его функционирования, психолог получает реальную возможность не только по-новому понять феномены аномального развития, но и обосновать определенные способы их диагностики и коррекции.

Выясненные в нашем случае механизмы позволяют к чисто по сути феноменологическим, во многом интуитивным, способам традиционной клинической диагностики добавить строгие экспериментальные методы, которые достаточно надежно могли бы дифференцировать неврозы от психопатий. Ряд сведений привносится в обоснование коррекционных воздействий. Прежде всего мы видим, что при неврозах и психопатиях преимущественно поражены существенно разные уровни психического здоровья. При психопатиях это в основном уровень реализации, индивидуально-исполнительский уровень; при неврозах - вышележащий, личностно-смысловой уровень, который уже вторично нарушает процессы реализации. Если для людей психопатического склада «ядерным» нарушением, «слабым» звеном являются тактические, операционально-технические просчеты в реализации деятельности, то для больных неврозом патогенным является рассогласованность, гиперразведение самооценочных структур, что ведет к постоянному внутреннему напряжению, поддержке, «консервации» невротического конфликта.

Этот конфликт определяют, с одной стороны, высокое представление о своей ценности, которое обусловливает и высокие требования к жизни, не позволяет смириться с отсутствием тех или иных благ, а с другой стороны, нежелание прикладывать необходимые усилия для достижения этих благ, что оправдывается отсутствием необходимых характеристик и качеств. При этом болезнь как таковая становится своеобразным способом решения этого конфликта, личностной индульгенцией, смысловым самооправданием: «Я не делаю конкретных шагов к тому, чего конечно же достоин и чего хочу в жизни, потому что я болен». Для понимания же реального положения вещей формулу эту надо часто обернуть: «Я болен, точнее, я прибегаю к болезни потому, что не беру на себя ответственности делать конкретные шаги к тому, чего хочу и чего достоин в жизни».

Снятию ответственности служат по сути и вырабатывающиеся способы целеобразования, тесным, как мы знаем, образом связанные с особенностями самооценки: с одной стороны, больные могут ставить слишком далекие, нереальные, заведомо оторванные от жизни цели, а с другой стороны, в конкретной, повседневной деятельности обычно движимы мотивацией избегания неудач, боязнью риска, которая заставляет их «дуть на воду», излишне перестраховываться, выбирая легкие реальные цели. Но поскольку занижение реальных целей и операционально-технической стороны самооценки связывается исключительно с болезнью, то соответственно снимается и всякая ответственность за пассивность. Ответственность перекладывается на других, на обстоятельства и конечно же на врачей: «Вот вылечите меня, укрепите мою расшатанную нервную систему, сделайте меня не таким ранимым, чувствительным, впечатлительным (далее может следовать любой перечень соответствующих симптомов и жалоб), и тогда я возьмусь за решение своих проблем». Но трудность как раз в том-то и заключается, что болезнь, ее симптомы стали привычным, чаще неосознаваемым уже способом защиты от собственной ответственности, и поэтому задача психокоррекции состоит в преобразовании личности пациента, в доведении до его сознания существующих смысловых отношений, в снятии внутреннего конфликта не через уход в болезнь и оправдание себя этим, а через выход из закапсулированной, эгоцентрической позиции избегания неудач и щажения себя, через подлинное разрешение своих смысложизненных проблем.

Замечательны в данной связи следующие слова Л. Н. Толстого из «Круга чтения»: «Не бойся болезни, бойся лечения, и не в смысле вредных лекарств, а главное, лечения в смысле признания себя больным и потому освобожденным от нравственных требований». Невроз в известной мере и есть путь признания себя больным и потому освобожденным от нравственной ответственности за происходящее в себе и в мире. Таким образом, помощь в решении «задачи на смысл», рассмотрение вариантов реализации этого решения, их апробирование, поначалу пусть в облегченных, игровых формах, - таково, на наш взгляд, направление психокоррекционной работы с больными неврозом, которое вытекает из проведенного исследования.

При психопатиях основные нарушения происходят в процессах целеполагания, т. е. касаются другого, нежели при неврозах, уровня психического здоровья - уровня реализации. Отсюда нужная коррекция должна состоять в развернутом обучении целевому планированию с переходом от узких, простейших задач к рассмотрению сложных жизненных ситуаций.

В заключение коснемся вопроса, который обычно обходится при обсуждении психопатий. Сами названия - «психопатия», а тем паче «психопат», «больной психопатией» несут достаточно выраженную негативную окраску, акцент на некоем изъяне, ущербности по сравнению с нормой. Но ведь любой клинический психолог знает, что люди психопатического склада попадают в психиатрические больницы обычно лишь в период острых декомпенсаций, явно неадекватных действий и т. п., что случается далеко не с каждым из них. В массе же своей они живут среди нас, учатся, работают, женятся, воспитывают детей. Более того, они иногда могут быть высокопродуктивными. В поведении многих известных писателей, поэтов, ученых, составляющих подчас славу целых народов, нетрудно бывает усмотреть наличие тех или иных (иногда весьма выраженных) психопатических черт. Как же согласуется это с только что выявленными механизмами, да и вообще со множеством негативных характеристик, бытующих в психопатологии и относимых к психопатиям? Ведь если опираться на одни эти характеристики, если даже просто перечислять их подряд, то вообще станет непонятно, как еще живут эти люди, как они все еще не перессорились с начальством, подчиненными, родственниками, не развелись с супругами, не совершили преступлений и т. п. Итак, в отношении психопатий (как и любых других аномалий) мы никогда не должны довольствоваться характеристиками ущерба, но должны стремиться понять, за счет чего живут такие люди, за счет чего они могут компенсировать свои серьезные нарушения. Что же касается рассмотренных нами механизмов и их нарушений при психопатиях, то в этом плане можно сказать следующее.

Как было выяснено, при психопатиях «ядерными» являются нарушения, относящиеся в основном ко второму уровню психического здоровья - уровню реализации, поэтому мощным резервом компенсации остается вышележащий, собственно личностный уровень. В психологии иногда говорят: «личность снимает характер»; это означает, что ценностное развитие является столь важным и положительным, что оно компенсирует, «снимает» недостатки конкретных характерологических особенностей. Мы уже отмечали в гл. II, что может быть хороший человек (житейское определение нравственной личности) с плохим характером. При психопатиях основная компенсация должна идти именно за счет воспитания «хорошего человека», нравственно ориентированной личности. Причем поскольку характер, способы реализации являются основным нарушенным звеном, то возможности развития здесь часто противоположно направленные, чуть ли не альтернативные: либо хороший человек с плохим характером, где личность в перспективе способна «снимать», компенсировать трудности характера , либо плохой человек с плохим характером, где негативные нравственные установки помножаются на трудности характера. Этим объясняется то, что психопатического склада люди часто оцениваются весьма полярно - либо как очень хорошие, либо как очень дурные.

Примечания:

Согласно строгому определению ГОСТа, измерение - это нахождение значения физической величины опытным путем с помощью специальных технических средств. Сразу возникает вопрос: возможно ли представить все существенные показатели характера и личности в виде «физических величин», а если нет, то применимо ли к ним тогда само понятие «измерение» в строгом значении слова? Или здесь приложимо лишь менее жесткое представление? «Надо помнить,- писал академик А. Н. Крылов,- что есть множество «величин», т. е. того, к чему приложимы понятия «больше» и «меньше», но величин, точно не измеримых, например: ум и глупость, красота и безобразие, храбрость и трусость, находчивость и тупость и т. д. Для измерения этих величин нет единиц, эти величины не могут быть выражены числами...» 3.

Только такой подход и мог удовлетворить большинство тогдашних ведущих ученых. Л. Пастер писал, например: «Дело совершенно не в религии, не в философии, не в какой-либо иной системе. Малосущественны априорные убеждения и воззрения. Все сводится только к фактам» 22. .

В конце прошлого века в России выходили две популярные серии биографий выдающихся ученых и общественных деятелей разных времен и народов. Первая, получившая наиболее широкую известность, выходила с 1890 г. в издательстве Ф. Павленкова и называлась «Жизнь замечательных людей» (в 1935 г. серия была на новой основе возобновлена А. М. Горьким). Другая подобная, но менее известная серия выходила в академическом издании Брокгауза и Ефрона и называлась «Образы человечества». Надо признать, что второе название куда более верно определяет место и роль подобного рода биографий в нравственном воспитании. Восприятие должно фиксироваться не на самой по себе особости и замечательности описываемых лиц (что подспудно, по контрасту рождает мысли о нашей собственной обыкновенности, «незамечательности», незамеченности на фоне других, а следовательно, об исторической периферийности, отделенности от судьбы замеченных и замечательных), а на том, что описываемые лица сумели наиболее полно и ярко воплотить, явить собой образ Человечества, тот же самый образ, полномочными (другое дело - далеко не всегда достойными) представителями которого являемся и все мы.

Вот как определяет слово «ансамбль» словарь иностранных слов: «взаимная согласованность, органическая взаимосвязь, стройное единство частей, образующих какое-либо целое».

Сам феномен, ставший основой выделения данного механизма, известен в психологии давно. Еще у В. Вундта мы читаем о «гетерогении целей», происходящей в тех случаях, например, когда человек приступает к изучению иностранного языка для того, скажем, чтобы иметь возможность немного общаться во время предстоящей поездки за границу с местными жителями, т. е. ставя для этого занятия цель чисто служебную, утилитарную. Но в ходе изучения он настолько увлекается самим по себе языком, что это занятие перерастает во вполне самостоятельное значимое дело, продолжающее существовать и развиваться уже вне зависимости от побудившей его некогда цели. Совершенно аналогичный пример приводит и А. Н. Леонтьев: ученик приступает к чтению учебника, чтобы сдать экзамен по данному предмету, но содержание настолько его увлекает, что кладет начало самостоятельному и долгому интересу к описываемому в книге предмету, иначе говоря, то, что раньше было целью, становится мотивом. Сходные процессы были описаны и другими исследователями, например Г. Олпортом, который отмечал, что при превращении «средств в цели» они могут приобретать силу самостоятельных мотивов.

Напомним, однако, что отдельными деталями они являются лишь в нашем восприятии, ориентированном на более широкие смысловые системы; в структуре же поведения больного - это целостные, высоко значимые для него формы деятельности.

Подобные примеры можно обнаружить и при других тяжких психических заболеваниях. В. Франкл говорит, например, о своих наблюдениях за больными шизофренией: одни совершали преступления, чтобы избавиться от своих «врагов-преследователей», другие же, будучи уверенными, что это «враги», прощали их. Или, в случае эндогенной депрессии, когда одни, чтобы избавиться от тоски, кончают жизнь самоубийством, другие - при тех же страданиях - не могут позволить себе этого, думая о своих обязательствах перед другими людьми 9. .

Спонтанный выбор пациента может быть в определенных случаях и неадекватным, даже опасным для его здоровья. Задача психолога состоит в том, чтобы найти способ изменить выбор, предложить безопасные для здоровья аспекты работы.

В одном из последних интервью Василий Шукшин вспоминал: «В институт я пришел ведь глубоко сельским человеком, далеким от искусства. Мне казалось, всем это было видно. Я слишком поздно пришел в институт - в 25 лет, - начитанность моя была относительная, и знания мои были относительные. Мне было трудно учиться. Чрезвычайно. Знаний я набирался отрывисто и как-то с пропусками. Кроме того, я должен был узнать то, что знают все и что я пропустил в жизни. И вот до поры до времени я стал таить, что ли, набранную силу. И как ни странно, каким-то искривленным и неожиданным образом я подогревал в людях уверенность, что - правильно, что вы должны заниматься искусством, а не я. Но я знал, вперед знал, что подкараулю в жизни момент, когда... ну, окажусь более состоятельным, а они со своими бесконечными заявлениями об искусстве несостоятельными. Все время я хоронил в себе от посторонних глаз неизвестного человека, какого-то тайного бойца нерасшифрованного» 15. .

Образной иллюстрацией подобной тактики может служить поведение того, описанного А. В. Запорожцем малыша, который прыгает на одном месте, безуспешно пытаясь таким образом достать привязанную за нитку к потолку конфету. На предложение подумать, как можно действовать иначе, малыш отвечает: «Думать некогда - доставать надо».

Научным консультантом исследования была доктор медицинских наук, профессор Н. К. Липгарт.

Термин «люди, страдающие психопатией» может показаться громоздким, тем более что в литературе встречаются более компактные, например: «психопат», «больной психопатией», «психопатическая личность». Однако называть человека «психопатом» неверно с этической точки зрения, даже если ему поставлен соответствующий диагноз, так же как этически неприемлемо столь часто, к сожалению, встречающееся жаргонное обозначение больного шизофренией как «шизофреника» или больного эпилепсией - как «эпилептика». Название «больной психопатией» будет неточным с медицинской точки зрения: психопатия не болезнь (т.е. некий патологический процесс, имеющий начало, кульминацию, исход), а состояние, обычно сопутствующее всей сознательной жизни человека. Наконец, термин «психопатическая личность» малоприемлем по соображениям психологическим, ибо если исходить из уровневой концепции, то речь идет по преимуществу о патологии характера, способов реализации намерений, тогда как личностно-смысловой уровень (личность в узком значении) может оказаться непосредственно малозатронутым. Поэтому наиболее подходящими для контекста данной книги представляются все же термины: «люди, страдающие психопатией», «человек психопатического склада» и т п.

Так, в западных странах современные представления о психопатиях нередко вовсе ограничиваются их сведением к так называемым социопатиям - выраженным проявлениям девиантного, асоциального поведения, что, безусловно, оставляет за рамками научного рассмотрения все богатство и разнообразие психопатических изменений. Впрочем, можно, конечно, в ученых трудах как угодно сузить рамки применения того или иного термина, но жизнь, реальность поставляла и поставляет такое обилие странных, искаженных, аномальных характеров, стойко присущих определенным людям, что ничуть не удивительным представляется то обстоятельство, что эти характеры вновь вошли в сферу активного научного рассмотрения, правда, под иным наименованием - «акцентуации личности», «акцентуации характера» или то, что на Западе называют «неврозом характера». Кстати, неврозами характера (т.е. в строгом смысле психопатиями) как предметом исследования были заняты и многие ведущие психоаналитики (В. Рейх, К. Хорни и др.).

В. В. Гульдан и В. А. Иванников экспериментально показали, что для психопатий типичным является прямое следование часто случайно возникшей ситуации, непосредственным влияниям внешних условий без учета соответствующего вероятностного прогноза. Люди этого склада обычно опираются на очень короткий ряд предшествующих событий. Если в норме этот ряд в специально организованных опытах составлял 5-9 сигналов, то для психопатий - всего 2-3 20. .

Так, у возбудимых явно выражен резкий переход от сближения, подтягивания реальных целей к идеальным до обратного варианта, когда идеальные цели низвергаются до уровня реальных (понятно, однако, что и в первом и во втором варианте целевая структура остается по-прежнему недифференцированной). Сходное было и у истероидных, с той лишь разницей, что если у возбудимых особенно легко («сходу») провоцировался переход от первого варианта ко второму, то у истероидных наиболее проторенным оказывался обратный переход - от второго к первому варианту. При психопатиях тормозимого круга были зафиксированы наименьшая степень дифференцировки разноуровневых целей и - в ряде случаев - интересный, не наблюдавшийся в других подгруппах феномен, когда идеальная, перспективная цель опускалась ниже уровня реальной (отрицательное значение показателя степени разведения целей).

Мы оставляем сейчас в стороне особый и очень интересный вопрос о том, являются ли выявленные особенности целеполагания только негативными, требующими всегда непременной борьбы с ними, или в каких-то условиях они способны сыграть и позитивную роль в личностном развитии. Заметим лишь, что мы склоняемся ко второму мнению. Во-первых, неразличение реальных и идеальных целей, своеобразное неведение, наивность в отношении очевидных житейских ситуаций могут освобождать поле восприятия и способствовать концентрации сил для решения более возвышенных задач. Во-вторых, что также важно, недифференцированность «хочу» и «могу» позволяет порой человеку с уверенностью браться за решение самих этих возвышенных и трудных задач, к которым более сбалансированное и реалистичное сознание не подступится не столько из-за отсутствия веры в себя, сколько из-за ясного понимания ничтожно малой вероятности успеха и необходимости поэтому твердого различения реального и идеального планов. Понятно, однако, что подлинному развитию названные особенности могут служить лишь при непременном условии соответствующих личностно-смысловых ориентаций, т. е. формула о необходимости снятия характера личностью остается в силе. Вообще следует признать, что успех, эффективность тех или иных приемов деятельности не определимы их обязательной принадлежностью какому-то одному или ограниченному числу способов и путей, которые только и можно назвать единственно верными и прогрессивными. В качестве полезной аналогии можно вспомнить в этом плане о понятии «рассеивающего отбора», который «подхватывает и закрепляет каждую отклоняющуюся вариацию, потому что всегда или почти всегда для нее находится подходящее место в разнообразной и вечно меняющейся природной и общественной среде; в каких-то условиях любая вариация может получить преимущество перед другими» 22. . Все наблюдающиеся вариации не случайны. Они несут свой смысл, свой урок, порой горький, отрицательный, но все же нужный для истинного понимания человека и мира. В этом помимо прочего особое философское значение и ценность данных анализа отклоняющегося, аномального развития, ибо вне этих данных фактически невозможно создание подлинно целостного представления о феномене Человека.

Сдвиг Мотива На Цель Сдвиг мотива на цель - механизм формирования новых мотивов, автор А.Н. Леонтьев - . Те действия, которые раньше служили для достижения целей, подчиненных какому - то определенному мотиву, приобретают самостоятельное значение и отщепляются от первоначальной мотивации. При этом вспомогательные цели, на которые данные действия были направлены, приобретают статус самостоятельного полноценного мотива.
Синоним - функциональная автономия Г. Олпорта - .
Литература.
Леонтьев А.Н. Деятельность , сознание , личность . М.: Политиздат, 1975, с. 304.

Психологический словарь . 2000 .

Смотреть что такое "Сдвиг Мотива На Цель" в других словарях:

механизм сдвига мотива - (механизм сдвига мотива на цель; механизм превращения цели в мотив) механизм образования мотивов, намеченный в теории деятельности. Суть его в том, что цель, ранее побужденная к осуществлению каким то мотивом, со временем обретает самостоятельную …

действие - целенаправленная активность, реализуемая во внешнем или внутреннем плане; единица деятельности. В отечественной психологии представления о Д. как специфической единице человеческой деятельности введены С. Л. Рубинштейном и А. Н. Леонтьевым.… … Большая психологическая энциклопедия

См. Причина; квант действия – см. Квантовая теория. «Принцип наименьшего действия» гласит, что из всех механических движений, которые может совершать система тел, связанная определенными ограничивающими условиями, совершается то движение, при… … Философская энциклопедия

трансперсональная психология - Этимология. Происходит от лат. trans сквозь, через + рersоna личность и греч. psyche душа + logos учение. Категория. Ряд психологических направлений. Специфика. Основными представителями трансперсональной психологии являются J.C.Lilly,… … Большая психологическая энциклопедия

Гордон Уиллард Олпорт Gordon Willard Allport Дата рождения: 11 ноября 1897(1897 11 11) Место рождения … Википедия

Гордон Уиллард Олпорт (11 ноября 1897 9 октября 1967) американский психолог, теоретик черт личности. Содержание 1 Биография 2 Идеи Олпорта в контексте своего времени … Википедия

Название параграфа, возможно, вызовет недоуме­ние у знающих общую психологию. Действительно, ме­ханизм «сдвига мотива на цель», наиболее тщательно описанный А. Н. Леонтьевым *, традиционно ассоци­ируют, связывают с расширением круга мотивов, появ­лением новых предметов деятельности, словом, с пози­тивными сдвигами в развитии мотивационной сферы личности. «Рождение новых высших мотивов и форми­рование соответствующих им новых специфических че­ловеческих потребностей...- писал А. Н. Леонтьев,- происходит в форме сдвига мотивов на цели и их осо­знания» ". Как можно в таком случае связывать дан­ный механизм с развитием патологическим?

Дело, однако, не в полемической заостренности пред­ложенного названия (хотя признаем здесь и некоторую долю этого), а в принципиальной для данной книги по-

* Сам феномен, ставший основой выделения данного механизма, известен в психологии давно. Еще у В. Вундта мы читаем о «гетеро-гении целей», происходящей в тех случаях, например, когда человек приступает к изучению иностранного языка для того, скажем, чтобы иметь возможность немного общаться во время предстоящей поездки за границу с местными жителями, т. е- ставя для этого занятия цель чисто служебную, утилитарную. Но в ходе изучения он настолько увле­кается самим по себе языком, что это занятие перерастает во вполне самостоятельное значимое дело, продолжающее существовать и раз­виваться уже вне зависимости от побудившей его некогда цели. Со­вершенно аналогичный пример приводит и А. Н. Леонтьев: ученик приступает к чтению учебника, чтобы сдать экзамен по данному пред­мету, но содержание настолько его увлекает, что кладет начало само­стоятельному и долгому интересу к описываемому в книге предмету, иначе говоря, то, что раньше было целью, становится мотивом. Сход­ные процессы были описаны и другими исследователями, например Г. Олпортом, который отмечал, что при превращении «средств в цели» они могут приобретать силу самостоятельных мотивов.

становке проблемы, согласно которой психологические механизмы едины и для нормы, и для патологии, но их функционирование протекает и столь разных условиях, что приводит к качественно разным, на первый взгляд несовместимым конечным продуктам. Чтобы подверг­нуть испытанию, проверить эту мысль, мы и взяли тра­диционно приписываемый нормальному развитию меха­низм, который, если наша гипотеза верна, должен играть столь же важную роль и в развитии патологиче­ском. В качестве модели такого патологического разви­тия рассмотрим процесс изменений личности при эпи­лепсии.

Описания феноменологии поведения больных эпи­лепсией широко представлены в психиатрической лите­ратуре. Большинство авторов отмечают возникновение у больных определенных, не свойственных им ранее черт: они делаются крайне эгоцентричными, появляется придирчивость к окружающим, стремление поучать, ханжество и угодливость, а наряду с этим нередкая злобность, злопамятность, возможность брутальной агрессивности и жестокости. Многие авторы отмечают особую педантичность больных эпилепсией, навязчивое стремление к строгому порядку и ряд других черт. Все вместе они образуют характер, едва ли не самый яркий в психиатрической клинике. Как же он формируется, в чем причина его возникновения?

В психиатрической литературе наряду с подробными описаниями феноменологии поведения и характера больных эпилепсией отсутствует анализ того, как сфор­мировался этот характер. Мы говорили в предыдущей главе, что в психиатрии причины изменений личности нередко прямо сводятся к патофизиологическим нару­шениям без учета собственно психологических опосред­ствующих звеньев. Эпилепсия не составляет в этом пла­не исключения; авторы в лучшем случае ограничивают­ся попыткой установления корреляций между типом бо­лезненного процесса и теми или иными особенностями личности. Получается, что наличие очага эпилепсии в головном мозгу есть прямая причина эгоцентризма или мелочной педантичности. Конечно, легко предполо­жить, что, чем злокачественнее протекает болезнь, тем усугубленнее становятся нарушения личности. Однако такого рода корреляции вряд ли могут объяснить особен­ности личности. Они лишь ставят проблему, решать ко­торую - дело дальнейшего анализа. Здесь уместно привести слова Л. С. Выготского, который писал в свое вре­мя по поводу педологических диагнозов типа: ребенок аномален, потому что его отец - алкоголик. «Но каки­ми же бесчисленными соединениями, посредствующими звеньями, переходами связана причина со следствием... какая пустота зияет в... истории развития, если он (ис­следователь.- Б.Б.) прямо и непосредственно сводит первое и последнее звенья длинной цепи, опуская все промежуточные! Какое страшнейшее упрощение дейст­вительности, какая вульгаризация научного метода!» 2

Прежде чем приступить к анализу психологических закономерностей формирования личностных аномалий при эпилепсии (равно как аномалий при любой другой форме душевной болезни), необходимо предварительно определить по крайней мере следующее. Во-первых, в каких условиях протекает исследуемый процесс, в чем их отличие от условий благополучного, нормального развития?

Во-вторых, какой именно феномен личностных на­рушений, возникающих в рамках этих условий, станет объектом нашего изучения, материалом для поисков собственно психологических опосредствующих, проме­жуточных звеньев процесса? В таком случае «незави­симой переменной» могут быть фиксируемые нарушения некоторых физиологических условий, а «зависимой переменной» - психические процессы, протекающие в этих измененных условиях. Если вспомнить предло­женное нами деление психического здоровья на уровни, то речь идет о том, как нарушения психофизиологиче­ского уровня могут влиять на два вышележащих - уро­вень реализации и личностно-смысловой.

Пожалуй, в данном случае наиболее выраженным и наиболее хорошо изученным параметром извращен­ного психофизиологического уровня является инерт­ность, тугоподвижность нервных и психических процес­сов. Проследим поэтому, как нарастание тугоподвиж-ности, инертности может влиять на формирование лич­ностных отклонений. При этом в качестве непосредствен­ного объекта исследования возьмем патологическую пе­дантичность, поскольку это свойство, с одной стороны, чрезвычайно типично для больных эпилепсией, что отме­чается практически всеми авторами, а с другой - наи­более легко фиксируемо, объективно проявляемо во внешне наблюдаемом поведении и способах действия больного.

Проведенный анализ клинических данных показал, что на первых стадиях болезни часто не обнаруживается какой-либо специальный патологический оттенок в стремлении к последовательности и педантичности дей­ствий, которое является даже известного рода компен­сацией первичных, идущих от биологических особен­ностей болезни дефектов. Например, только при помо­щи тщательного и последовательного выполнения всех элементов стоящего перед ним задания больной может компенсировать тугоподвижность мыслительных про­цессов и прийти к правильному решению.

Однако последовательное выполнение отдельных элементов задания требует (хотя бы на время) отвле­чения от конечной цели всей деятельности. И чем труд­нее для больного выполнение данного элемента задания, тем больше это отвлечение, пока наконец само выполне­ние отдельного действия не становится самоцелью и не приобретает самостоятельной мотивирующей силы. Чи­татель легко узнает в этом описании механизм «сдвига мотива на цель», однако вследствие особых условий его функционирования он в данном случае ведет не к расши­рению мотивационных устремлений, а, напротив, к их сужению, замыканию на отдельных элементах некогда развернутой и сложной деятельности. Следует добавить, что эти особые условия образует не только нарастаю­щая инертность, хотя в формировании патологической педантичности она играет, на наш взгляд, ведущую роль, но и ряд других параметров, прежде всего появля­ющееся интеллектуальное снижение, в основе которого лежит органическое поражение мозга.

Приведем несколько поясняющих примеров из исто­рий болезни. Больные эпилепсией иногда становятся чертежниками, переплетчиками и выполняют эту работу медленно, но чрезвычайно тщательно. Работа чертеж­ника сама по себе требует известного смещения внима­ния с реального предмета на четкое проведение линий. Здесь больные и находят себя. Один из них - бывший инженер, который раньше, по его словам, «не переносил черчения», так говорит теперь о своей работе чертежни­ка: «Я не люблю, как другие, лишь бы как сделать... предпочитаю начертить на миллиметровочке цветным карандашом, по лекалу провожу кривую. Девушки чер­тят от руки, а я считаю, что нужно точнее».

Другой больной - в прошлом подающий надежды музыкант - теперь работает переплетчиком. Очень доволен и горд своей работой. По словам сослуживцев, переплетает крайне медленно, но с большой тщатель­ностью. Никогда не интересуется содеожанием пеое-плетаемых книг.

Третий случай. Мастер по ремонту холодильников, получает пенсию, ремонтирует холодильники дома. Де­лает работу чрезвычайно медленно, не только устраняет основную поломку, но обычно после этого разбирает весь мотор, просматривает все детали, затем долго его собирает. Если заметит царапину на ручке или двер­це - обязательно закрасит их. Очень любит, когда го­ворят о его аккуратности и тщательности. Несколько раз отказывался брать деньги за ремонт, говоря: «не из-за денег стараюсь» (данные Л. А. Шустовой).

Наконец, последний больной, находящийся в исход­ной стадии болезни, часами собирает на полу разный мусор и аккуратными рядами складывает его у себя на кровати.

Таким образом, если в нормальном, продуктивном развитии «сдвиги мотива на цель» ведут к расширению деятельности, развертыванию ее во все новых сферах, то при данном виде патологии, вследствие особых усло­вий функционирования, этот же механизм ведет к су­жению деятельности, сосредоточению ее на отдельных деталях.

Следует отметить, что само по себе сужение поля ориентировки - это специфическая черта всех больных, страдающих текущими органическими заболеваниями (например, сосудистого или травматического генеза). Она не позволяет таким больным сразу охватить все существенные элементы ситуации, и они вынуждены «от одновременного (симультанного) восприятия пере­ходить к замедленному последовательному (сукцессив-ному) и как бы возвращаться к началу для синтеза всего воспринятого» 3. Такой процесс неизбежно ведет к конкретно-ситуационной структуре восприятия, к труд­ностям переключения внимания, одновременного совме­щения нескольких признаков. Обычно таким больным доступны лишь те виды деятельности, где требования к широте охвата и быстроте ориентировки невелики (они могут достаточно успешно работать гравёрами, лекаль­щиками, часовщиками, но не шоферами, операторами или диспетчерами).

Все перечисленные нарушения ориентировки в пол­ной мере свойственны и больным эпилепсией. Однако

здесь процесс значительно усугубляется нарастающей инертностью, тугоподвижностью нервных и психических процессов. Именно этот дефект является, как мы гово­рили, характерным для эпилепсии, именно он прежде всего создает особые, искаженные условия протекания психической деятельности. Причем важно учесть, что это искажение касается не условий протекания какой-либо одной деятельности, но всех деятельностей сразу, всех душевных процессов данного человека.

Понятно поэтому, почему со временем больным эпи­лепсией становятся труднодоступными не только слож­ные виды деятельности, но и прежде отработанные авто­матизированные действия (навыки). Чтобы предста­вить, к каким психологическим последствиям это при­водит, достаточно вспомнить значение автоматизиро­ванных действий в психической жизни. Именно благо­даря тому что некоторые действия закрепляются в ка­честве навыков и как бы спускаются в план автомати­зированных актов, сознательная деятельность человека, разгружаясь от регулирования относительно элементар­ных актов, может направляться на разрешение более сложных задач 4. При эпилепсии происходит, напротив, дезавтоматизация, которая засоряет сознание, переклю­чая его на выполнение того, что в норме является лишь вспомогательной технической операцией.

Намеченная схема напоминает процесс, обратный обычному ходу развития и обучения, при котором при появлении всякой новой деятельности входящие в ее состав звенья вначале формируются как отдельные со­знательные действия, а затем могут превращаться в опе­рации. Здесь же мы наблюдаем как бы обратное: опе­рации, т. е. способы выполнения каких-либо действий, дезавтоматизируются и сами становятся действиями, направленными на достижение сознательной цели.

Является ли данный процесс (превращение опера­ции в действие) собственно патологическим, аномаль­ным? Отнюдь нет, он часто случается и в обычной, «нор­мальной» жизнедеятельности. «Достаточно... какого-нибудь отклонения от нормального осуществления... операции, и тогда сама эта операция, как и ее предмет­ные условия, отчетливо выступает в сознании» "". Более того, процесс осознания самого способа выполнения действия чрезвычайно важен. Он помогает сознательно проверить все звенья предварительно отработанного действия, найти ошибку в выполнении или примерить

способ выполнения к новым, изменившимся условиям.

Что же тогда делает этот процесс злокачественным при эпилепсии? Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, что в норме овладение, последовательная от­работка какой-либо операции (даже если она идет с тру­дом, встречая на пути препятствия и требуя от чело­века полной сознательности и напряжения), как пра­вило, не становится сама по себе самостоятельным мо­тивом, это лишь промежуточная цель, подчиненная како­му-либо дальнему мотиву. Поэтому и смысл отработки лежит вне ее, он лежит в системе куда более широких отношений. Иначе говоря, любой отрабатываемый на­вык получает свою психологическую определенность в зависимости от характера его включения в вышележа­щие личностные уровни. Так, человек овладевает опера­цией изменения скоростей не ради ее самой, но чтобы научиться управлять автомобилем. В свою очередь уме­ние управлять автомобилем займет разное место в моти-вационно-смысловой иерархии в зависимости от того, кем собирается быть данный человек - профессиональ­ным шофером или шофером-любителем.

Иное происходит при эпилепсии. Как отмечалось, вследствие нарастающей инертности психических про­цессов дезавтоматизация захватывает не одну какую-ни­будь деятельность больного, но равно все его деятель­ности, что вызывает значительную перегрузку сознания, вынужденного вникать в каждую техническую подроб­ность выполнения действия. В результате каждая такая техническая подробность, каждая операция может стать сама по себе сознательной целью, а затем и со­знательным мотивом деятельности больного. «Деятель­ность», как основная единица психики, перемещается и замыкается в узком кругу того, что в норме является «действием» или «операцией», т. е. единицами вспомога­тельными.

Вместе со смещением, сдвигом мотива из широкого поля деятельности на выполнение узкого действия про­исходит к соответствующее смещение смысловых отно­шений или «сокращение смысловых единиц деятельно­сти»: сложная, развернутая деятельность теряет смысл для больного, главным же становится выполнение от­дельных, ранее вспомогательных действий, которые те­перь в свою очередь становятся смыслообразующими для еще более мелких и примитивных действий. (Сдвиг мотива из широкой деятельности на выполнение узкого,

вспомогательного действия можно показать и экспери­ментально 6.)

Из общей психологии известно, что, чем более опо­средствована деятельность, тем более она осознана, тем сложнее и разнообразнее способы удовлетворения че­ловеческих потребностей. Именно ясное осознание даль­ней цели, всех многообразных, варьирующих в зависи­мости от обстоятельств путей к ней дает возможность человеку по своему усмотрению пользоваться теми или иными действиями, сознательно управлять своим пове­дением.

При эпилепсии деятельность, обедненная до уровня того, что в норме служит вспомогательным действием, становится чрезвычайно мало опосредствованной. Она лишена гибкости, стереотипна, жестко закреплена на одних и тех же способах удовлетворения. Если учесть, что выполнение такой «редуцированной» деятельности несет для больных определенный личностный смысл (феномен «сокращения смысловых единиц деятель­ности»), то становятся психологически понятными мно­гие неадекватные поступки больных эпилепсией. Так, например, больные не терпят малейших нарушений за­веденного ими порядка. Один из больных (упомянутый выше мастер по ремонту холодильников) буквально истязал малолетнюю дочь за пятно на скатерти или измазанное платье. Другой больной ударил жену за то, что она случайно изменила порядок расположения ве­щей в его комнате. Подобных примеров множество в историях болезни, но уже из сказанного видно, что в хо­де болезни аккуратность, педантичность становятся не просто компенсацией (пусть и неудачной), не просто привычным и наиболее удобным способом действова-ния, но определенным отношением к миру, определен­ным смысловым восприятием мира, определенной соци­альной, межличностной позицией.

Механизм образования патологической педантич­ности описан здесь, конечно, достаточно схематично. В данном анализе не учитывались, например, сущест­венные различия между формами болезни и другие осо­бенности клиники эпилепсии. Однако те закономерно­сти, которые мы наблюдали при формировании патоло­гической педантичности, достаточно типичны и для образования других черт больных эпилепсией. В основе их формирования также лежит функционирование ме­ханизма «сдвига мотива на цель», переход от «широкой»

к «узкой» деятельности, жесткое закрепление на одних и тех же способах выполнения, «сокращение смысловых единиц деятельности» и др.

Возьмем, например, такую своеобразную черту боль­ных, как злопамятность, которая по-видимости противо­речит сведениям о существенных нарушениях памяти и мышления при эпилепсии 7. Действительно, эпилеп­сия - органическое заболевание, которое при неблаго­приятном течении ведет к достаточно выраженному сла­боумию, снижению продуктивности интеллектуально-мнестических процессов. Как же при этих дефектах больные оказываются способными прочно и надолго за­поминать?

По сути мы здесь сталкиваемся с двойным парадок­сом. Первый парадокс возникает в том случае, если сле­довать принятой в медицине логике прямых корреляций между патофизиологическими особенностями болезни и феноменологией поведения. По этой логике мы вправе ожидать, что органический процесс приведет к грубым мнемическим нарушениям, тогда как на деле приходится констатировать во многих случаях цепкую и долговре­менную память. Второй парадокс относится уже скорее к сфере психологии и заключается в том, что тонкое экспериментальное исследование констатирует наруше­ния, которые противоречат данным о жизненном (вне-лабораторном) поведении больных.

Разрешить эти парадоксы возможно лишь обраще­нием к психологическому анализу всего процесса изме­нений личности при эпилепсии, и прежде всего роли в этом процессе происходящих преобразований деятель­ности. Описанное выше редуцирование деятельности, точнее, превращение некогда вспомогательных действий в самостоятельные деятельности неизбежно меняет смысловые отношения к миру. Разумеется, процесс при этом идет не только в направлении от дезавтоматизации деятельности к нарушениям смысловых образований, но и обратно: патологическая суженность последних начи­нает вызывать стойкие нарушения регуляции деятель­ности. То, что для здорового является пустяком, а ино­гда и вовсе незаметной деталью, для больного может иметь прямой, нередко внутренне аффективно насыщен­ный смысл. Вот почему такой больной может долго пом­нить и мстительно сохранять в себе воспоминание о не­когда полученной обиде, о которой нередко не знает сам «оскорбитель», поскольку и не предполагает, что его

действия были истолкованы как обидные. Так, Г. Груле приводит слова одного больного эпилепсией: «Вы не ду­майте, что мои способности или, скажем, граница моего разума или рассудочные мои функции пострадали та­ким образом, что я не помню, как вы, когда меня уви­дели 26 ноября 1901 года в половине четвертого днем на улице Гёте в первый раз, обошлись тогда со мной, если позволите так выразиться, достаточно неблаговид­но и оскорбительно на меня посмотрели» 8. Понятно, что на месте больного нормальный субъект мог бы легко объяснить происшедшее рассеянностью профессора или какой-либо другой подходящей причиной, не придав ему сколь-нибудь важного значения. Надо быть больным эпилепсией, т. е. иметь все присущие ему искажения структуры деятельности и смысловой сферы, чтобы этот эпизод преобразовать в своем восприятии в смертель­ное оскорбление и накрепко запомнить все его самые мельчайшие детали.

Таким образом, суженный, аффективно-насыщенный смысл и является тем психологическим допингом, ко­торый улучшает показатели памяти, делая их в опреде­ленных случаях даже высокими, несмотря на дефект­ность органической почвы. Но что чрезвычайно важно подчеркнуть, это улучшение не памяти вообще, а именно памяти на отдельные детали *, связанные со своеобраз­ным смысловым смещением переживаний больного. Отсюда и понятно, как можно разрешить вышеобозна-ченные парадоксы. Парадокс «медицинский» возникает потому, что при попытке установления прямых корреля­ционных зависимостей между патофизиологией и пове­дением игнорируются внутренние опосредствующие ме­ханизмы, меж тем как последние могут существенно из­менять и варьировать результаты процесса, явно нару­шая ожидаемые коррелятивные связи. «Психологиче­ский» парадокс объясняется тем, что в лабораторном эксперименте констатируются нарушения памяти в их дистиллированном, очищенном от реальных смысловых отношений виде. Привнесение же этих отношений, вклю­чение процессов памяти в жизнь больного неизбежно дают иные результаты. Этим, в частности, еще раз дока­зывается недостаточность «экспериментов в вакууме»,

* Напомним, однако, что отдельными деталями они являются лишь в нашем восприятии, ориентированном на более широкие смыс­ловые системы; в структуре же поведения больного - это целостные, высоко значимые для него формы деятельности.

вне сопоставления с анализом жизненных данных, с ана­лизом решения не искусственно созданных, а реальных, затрагивающих личность человека жизненных задач.

Кратко рассмотрим теперь генез еще одной широко известной черты больных эпилепсией - постоянную, особую заботу о своем здоровье. Само ее возникновение вполне понятно, ведь эпилепсия - тяжелое, прогрес­сирующее заболевание. Судорожные припадки, особен­но в начале болезни, обычно вызывают целую гамму тягостных переживаний. По наблюдениям клиницистов, к ним следует в первую очередь отнести навязчивый страх перед припадком и его последствиями, ожидание ухудшения своего состояния, установку на получение «немедленного радикального излечения», различные ипохондрические реакции и др. Естественно, что боль­ные готовы активно лечиться, строго выполнять все предписания врача, поскольку знают, что всякое нару­шение режима лечения может привести к появлению новых припадков.

Вначале больные рассматривают заботу о своем здо­ровье прежде всего как необходимое средство для про­должения привычной им деятельности (работы, учебы и т. д.), с которой связаны их основные смысловые устремления. Со временем эта забота уже перестает подчиняться более дальним мотивам и постепенно ста­новится самоцелью («сдвиг мотива на цель» и другие рассмотренные выше механизмы). Наконец, в поздних стадиях для больных нередко становится главным уже не сама забота о здоровье, а тщательное, педантичное выполнение тех или иных врачебных процедур. Прихо­дилось видеть, как иногда больной эпилепсией способен устроить целый скандал в больничной палате, если ему вместо привычных по виду таблеток дадут порошки или таблетки иной формы и размера. Все объяснения меди­цинского персонала, что по составу это то же самое ле­карство, могут быть совершенно напрасными. Для боль­ного главным и смыслообразующим становится сам прием таблеток строго определенного вида, т. е. то, что раньше было лишь технической операцией, вспомога­тельным средством и могло быть поэтому достаточно легко заменено другим, адекватным ему средством. В результате меняется и характер заботы о своем здо­ровье. Эта забота перестает отвечать объективным тре­бованиям, становится патологической.

Подведем некоторые итоги. Прежде всего анализ изменений личности при эпилепсии подтверждает общие.теоретические положения, высказанные в гл. II. Мы ви­дели, что сфера психического развивается по собствен­ным, присущим только ей внутренним законам, что при формировании аномалий личности действуют в основ­ном психологические механизмы, общие и для протека­ния нормальной психической жизни (такие, как «сдвиг мотива на цель», превращение операции в действие при столкновении с трудностями реализации деятельности и др.). Из этого не следует, однако, что можно игнори­ровать или умалять значение биологических особен­ностей болезни, речь идет о том, чтобы определить их действительное место и роль. Роль же эта, по-видимому, заключается в том, что ими обусловливаются (в случаях неблагоприятного течения можно сказать резче - дик­туются) как бы все более сужающиеся рамки течения психических процессов. Вне этих условий невозможно появление специфически патологических черт, как не­возможна и сама психическая болезнь. Отсюда и изме­нения психики надо рассматривать не изолированно от биологических особенностей болезни, но как постоянно протекающие в особых, не имеющих аналога в норме рамках условий, диктуемых болезненным процессом.

Что же касается многократно и остро дискутируемой проблемы - является ли методологически приемлемым перенос данных, полученных при исследовании патоло­гии, на объяснение нормального поведения, или следует, наоборот, идти только от нормы к патологии,- то эту проблему в свете сказанного следует признать ложной. Если брать патологию и норму как таковые, т. е. в их конечных, ставших продуктах, то ни о каком адекват­ном их соотнесении речи быть вообще не может: здесь путь «от нормы к патологии», равно как и «от патологии к норме», одинаково приведет лишь к сугубо поверх­ностным, внешним аналогиям. Другое дело, если мы от описания конечных продуктов переходим к анализу самого движения, развития психики, вычленения его за­кономерностей и механизмов. В таком случае, какой бы тип движения (нормальный или аномальный) мы ни ис­следовали, полученные данные могут быть одинаково полезными как для патопсихологического, так и для общепсихологического понимания человеческой лич­ности. Идти надо, следовательно, не от патологии к нор­ме и не от нормы к патологии, а в направлении использо­вания и нормы, и патологии для изучения с разных сторон особенностей работы единого психического аппа­рата, способов его развития и функционирования.

Такая переориентация патопсихологии или, если брать шире, клинической психологии отвечает и логике развития современной общей психологии, прежде всего общей психологии личности. Следует признать, о чем уже упоминалось, что проблема аномалий личности ос­тается до сих пор по-настоящему не введенной в обще­психологический контекст. Между тем, коль психика едина, то патология проистекает не из-за того, что наря­ду с «нормальными» начинают действовать сугубо «ано­мальные» механизмы, а из-за того, что общие психоло­гические механизмы начинают извращаться, функцио­нируя в особых, экстремальных, пагубных для них усло­виях. Формула - «болезнь есть стесненная в своей сво­боде жизнь» полностью относима и к болезни психичес­кой, душевной и, соответственно, жизни души. Поэтому клиническая психология непосредственно смыкается с общей психологией - в широком понимании,- являет­ся ее частью, а именно - главой о функционировании психики в особых, экстремальных, стесненных условиях, главой, без которой общая психология будет заве­домо не полной. Чтобы выделить эту часть, эту главу общей психологии, назовем ее клинической общей психологией.

Исследование изменений личности при эпилепсии дает материал и к обсуждению выдвинутой в гл. II гипо­тезы об уровнях, параметрах психического здоровья. Напомним, что высший уровень психического здоровья был определен как личностно-смысловой, или уровень личностного здоровья. Затем шел уровень индивидуаль­но-исполнительский, определяющий адекватность спо­собов реализации мотивационно-смысловых устремле­ний. Наконец, рассматривался уровень психофизиоло­гического здоровья, непосредственно обусловленный особенностями нейрофизиологической организации ак­тов психической деятельности.

Проведенный анализ в целом показывает правомер­ность выделения этих уровней и наличие достаточно тес­ной взаимосвязи их между собой. Последнее обстоя­тельство является, однако, и несколько настораживаю­щим, ведь в предыдущей (теоретической) главе мы выд­вигали в качестве принципиального положение о том, что психическое здоровье, будучи многоуровневым, мо­жет страдать на одних уровнях при относительной сохранности других. Не являются ли тогда данные, полу­ченные при анализе эпилепсии, противоречащими этому положению?

Действительно, грубое нарушение психофизиологи­ческого уровня ведет, как мы видели, к существенным искажениям условий протекания деятельности. В ре­зультате развернутая, ориентированная на дальние це­ли деятельность становится трудновыполнимой, проис­ходят «сдвиги мотива на цель» и другие описанные выше процессы, приводящие к нарушению индивидуально-психологического уровня, способов реализации. В свою очередь нарушения этого уровня не могут определенным образом не затронуть и высший, личностно-смысловой уровень, уровень личностного здоровья, связанные с ним общие смысловые ориентации.

Нельзя, однако, воспринимать эти связи как сугубо трансмиссионные, механически передающие развитие дефекта от уровня к уровню. Даже при таком крайне тяжелом заболевании, как эпилепсия, с неизбежным по­ражением базового уровня возможны разные отноше­ния с вышележащими уровнями, и прежде всего с уров­нем личностного здоровья. Чтобы не быть голословным, приведем данные работы В. Г. Семчука, выполненной под нашим с Е. С. Мазур руководством в 1981-1982 гг. При экспериментально-психологическом исследовании больных эпилепсией были выделены две подгруппы испытуемых примерно с одинаковой формой и тяжестью заболевания. Сходными были результаты исследования психофизиологического уровня (инертность, замедлен­ность восприятия, трудность совмещения нескольких признаков и др.). Однако личностно-смысловая направ­ленность больных оказалась существенно различаю­щейся. Больные первой подгруппы обнаруживали все те «классические» отрицательные черты, которые обыч­но приписываются психиатрами эпилептическому типу развития как имманентно ему присущие: крайний эго­центризм, замкнутость только на себе, морализаторство, обвинение окружающих и т. п. Болезнь при этом рас­сматривалась как основание для оправдания уклонения от помощи другим, особого к себе отношения. Напри­мер, одна из больных жаловалась, что в семье ее иногда просят о помощи (кстати, достаточно посильной) по хо­зяйству: «Просят меня о помощи, а не думают, что мне самой тяжело, самой надо помочь». Другая больная уже несколько лет находится на полном иждивении родителей, отказывается выполнять какие-либо работы по до­му, требует, чтобы «ей не мешали», «оставили ее в по­кое» и т. п.

Больные этой подгруппы, как правило, не работают, объясняя это плохим отношением к ним сослуживцев, тяжелыми условиями на работе, говоря о вреде каких-либо усилий для их здоровья, и т. п. По данным проек­тивных тестов выявлялось их в целом отрицательное отношение к труду. Социальные, межличностные связи больных предельно ограниченны, отношения с семьей конфликтны, в отношениях с другими господствует по­дозрительность, недоверчивость. Ведущий способ разре­шения конфликтов - агрессия.

Существенно иными были данные изучения второй подгруппы испытуемых. Так, если по результатам обра­ботки проективных методик собственные усилия рас­сматривались как средства достижения целей лишь в 35 % рассказов, составленных больными первой под­группы по картинкам тематического аперцептивного теста (ТАТ), то во второй подгруппе этот показатель составил 63,3 %. Зато процент рассказов с отрицатель­ным отношением к окружающим людям оказался во вто­рой подгруппе значительно меньшим, нежели в первой (44 % против 72). Качественно другим было отношение к труду, своей профессии, своему конкретному рабочему месту. Чрезвычайно важно, что большинство испыту­емых второй подгруппы продолжали активно работать, подчеркивали, что не могут себя представить вне того коллектива, в котором они трудятся. Характерно, что и в оценке окружающих они обязательно указывали на то, как человек относится к труду, считая это самым важ­ным. Если испытуемые первой подгруппы были в целом довольно безразличны к самому факту их психологичес­кого исследования и заключениям психолога, то испытуе­мые второй подгруппы обычно выражали беспокойство по поводу того, как скажутся результаты исследований на решении врачей о степени их трудоспособности, не повлечет ли это ограничения или даже запрета на вы­полнение прежней работы. Помимо работы больные этой группы оказывались тесно включенными во внутри-семейные отношения, много и охотно участвовали в до­машней хозяйственной деятельности. Наблюдались слу­чаи, когда больные ни за что не хотели переходить на более для них легкую, но нижеоплачиваемую работу, поскольку считали, что это нанесло бы урон материальному положению семьи и что болезнь не снимает с них ответственности за это положение.

Разумеется, нарисованную картину не следует вос­принимать сугубо идиллически. Испытуемые второй подгруппы страдали тем же тяжелым заболеванием, что испытуемые первой подгруппы, и серьезные нарушения исходного уровня психического здоровья не могли поэ­тому пройти бесследно. Отмечались и смены настроения, и колебания работоспособности, и придирки к мелочам. Важно другое: несмотря на сходство нарушений дан­ного уровня, на сходство условий, в которых разверты­ваются процессы психической деятельности, общая лич­ностная направленность больных первой и второй под­группы была принципиально различной, а вместе с тем были различными и жизненная судьба этих больных, и способ их соотнесения с другими людьми *. Эгоцент­ризм больных первой подгруппы с неизбежностью опре­делял их путь в одиночество и озлобление против мира. Алоцентризм (пусть даже в форме группоцентризма, скажем заботы о своей семье) был для больных второй группы той ведущей смысловой ценностью, которая включала больного в более широкие круги деятельности и формировала тем самым качественно иное отношение к себе и окружающим, иное представление о своем чело­веческом назначении, задачах и обязанностях.

Теперь о психологической помощи при эпилепсии. Поскольку изменение биологических условий болезни - задача не психологическая, а медицинская, то речь должна идти о коррекции вышележащих уровней психи­ческого здоровья, и прежде всего личностно-смыслово-го. В качестве основных и самых общих принципов, вытекающих из проведенного анализа, здесь следует назвать: приобщение к определенной, посильной тру­довой деятельности; придание этой деятельности со стороны окружающих серьезной значимости, статуса необходимости для других людей; включение ее в систе-

* Подобные примеры можно обнаружить и при других тяжких психических заболеваниях. В. Франкл говорит, например, о своих наб­людениях за больными шизофренией: одни совершали преступления, чтобы избавиться от своих «врагов-преследователей», другие же, бу­дучи уверенными, что это «враги», прощали их. Или, в случае эндоген­ной депрессии, когда одни, чтобы избавиться от тоски, кончают жизнь самоубийством, другие - при тех же страданиях - не могут позво­лить себе этого, думая о своих обязательствах перед другими людьми 9.

му реальных связей и взаимодействий с миром и др. Что касается внутренних психологических механизмов этого процесса, то особенно важным здесь являются учет специфики последовательных зон развития дея­тельности (зоны потребностного состояния, моТиво-образования и Др.), их взаимопереходов и стыковок.

В течение года (1979-1980) автор работал в качест­ве консультанта по проблемам психологии личности на факультете психологии Гаванского университета (Рес­публика Куба). Одним из направлений было совместное с кубинскими коллегами исследование нормального и аномального развития личности и, в частности, теоре­тическое осмысление и анализ психореабилитационной практики, сложившейся к тому времени в Гаванской психиатрической больнице, по праву считающейся од­ной из лучших в Латинской Америке. Результаты этого анализа в целом подтвердили верность высказанных выше положений и возможность их реализации в этой важнейшей области практики *.

В целостном и слитном, казалось бы, процессе веду­щихся в больнице мероприятий по трудовой и социаль­ной реабилитации психически больных (в том числе и больных эпилепсией) удалось в ходе совместной с ку­бинскими коллегами аналитической работы выделить все три основные зоны становления деятельности (см. гл. II) и рассматривать тем самым применяемые кон­кретные приемы как относящиеся к той или иной зоне или способствующие переходу из одной зоны в дру­гую.

К первой зоне - зоне потребностного состояния и ориентировки - были отнесены мероприятия по выяв­лению и стимулированию желания пациента работать, принимать участие в каком-либо общественно полезном труде. Оказалось, что это желание очень часто не явля­ется выраженным и, главное, сколь-нибудь структури­рованным. Ряд пациентов лишь на словах выражают желание поработать, на деле же опасаются любых уси­лий, считают, что это повредит их здоровью, нарушит привычный режим, утомит и т. п. У других само жела­ние трудиться выражено ярко, но носит ненаправлен­ный, «размытый» характер; они хотят вообще трудиться, но не знают твердо, в какой именно области, в какой степени (время от времени или регулярно, в коллективе или индивидуально и т. п.). Так или иначе, мы имеем дело в этот момент не с потребностью, знающей свой предмет, а с еще не определившим своего предмета пе­реходным состоянием.

После диагностики и психологической квалификации данного потребностного состояния пациенту предостав­ляется возможность ознакомления и пробы своих сил в самых разнообразных видах труда - от простых, ме­ханических, монотонных операций до сложных и твор­ческих видов деятельности. Значительное место уде­ляется при этом различным ремеслам, ручным подел­кам, художественной работе: здесь и производство на­циональных сувениров, и чеканка, и изготовление игру­шек и т. д. На обширной территории больницы сущест­вуют хорошо оборудованные слесарные, столярные, ме­бельные мастерские, художественные студии, парик­махерский салон, есть фруктовые плантации, собствен­ный оркестр, стадион, типография и т. д. Словом, пре­доставляется широчайший спектр, набор предметов, позволяющих «замкнуть» первоначально диффузное потребностное состояние и перевести пациента в следу­ющую зону психокоррекционного воздействия - зону мотивообразования.

Как только выявляется склонность пациента и он выбрал определенный предмет *, врач-психотерапевт или психолог совместно с инструктором, мастером по данному виду труда помогают пациенту глубже заинте­ресоваться выбранной областью, открыть ее привлека­тельные стороны, показать значимость этого занятия, его пользу для других. Так возникает определенный, предметно обозначимый мотив, что позволяет перейти к третьей зоне психокоррекционного воздействия - зо­не последовательного преобразования потребности (в данном случае - потребности в общественно полез­ном труде).

На этом этапе врачи и инструкторы помогают паци­енту приобрести конкретные навыки работы, расширить операционально-технические возможности в избранной

* Спонтанный выбор пациента может быть в определенных слу­чаях и неадекватным, даже опасным для его здоровья. Задача пси­холога состоит в том, чтобы найти способ изменить выбор, предложить безопасные для здоровья аспекты работы.

области. Вслед за этим пациента вводят в реальное про­изводство, он становится вспомогательным работником, помощником и под наблюдением врача и инструктора посильно трудится в одной из мастерских, существую­щих при больнице. На следующей ступени ему предос­тавляется возможность осуществлять свою работу вне территории больницы, возвращаясь туда лишь на ноч­лег. И наконец, на последней ступени пациенты направ­ляются на долгое время в общежития вне больницы, с тем чтобы работать в мастерских и цехах, где идет процесс настоящего, промышленного производства и где вместе с пациентами работают и здоровые люди. Эта ступень по сути знаменует переход пациента к са­мостоятельной трудовой деятельности, выход из-под не­посредственной опеки больницы, т. е. начало нового, уже социально адаптированного этапа жизни.

Требования к трудовой реабилитации формулируют­ся при этом следующим образом: «I) труд осуществля­ется коллективно, на первое место выдвигается социаль­ное содействие; 2) труд выбирается в согласии с инте­ресами самих пациентов, учитывая их способности, как физические, так и психические; 3) работа дается в пос­тоянно усложняющейся форме, так, что пациент может сам наблюдать свое развитие, что благоприятствует исчезновению чувства неполноценности; 4) это реаль­ный и социально полезный труд, благодаря которому па­циент чувствует себя удовлетворенным, видя результа­ты своего труда; 5) эта работа оплачивается; 6) усло­вия, в которых осуществляется работа, должны как можно более походить на условия, в которых осу­ществляется подобная работа в обществе, частью кото­рого является и пациент» 10.

Понятно, что в результате осуществления такого реабилитационного процесса меняется самосознание пациента, его отношение к себе и другим, появляется гордость за свой труд, чувство ответственности, жела­ние помочь другим пациентам подняться на ту же сту­пень - словом, появляется качественно иная, чем преж­де, позиция личности - позиция продуктивная, нор­мальная для человеческого развития. Таким образом, для осуществления и реализации действенной психоло­гической помощи больному, восстановления его личнос­ти необходимым является не только опора на сложив­шиеся интересы и потребности человека, не только пост­роение на их основе расширяющейся, усложняющейся

деятельности, но и постоянная ориентация всей цепи преобразований на движение - от узколичного к кол­лективистскому и всеобщему.

Теперь, опираясь уже на конкретный материал (ис­следование психических изменений при эпилепсии, срав­нение групп личностно сохранных и личностно извра­щенных больных, анализ опыта Гаванской психиатри­ческой больницы), мы можем подтвердить сказанное выше о том, что человек не просто пассивно приспосаб­ливается к рамкам условий, диктуемых биологическим процессом болезни, но при постоянном и верном нап­равлении усилий способен их до известной степени пре­одолевать, оставаясь тем самым в русле нормального, обращенного к своей сущности развития. Понятно, сколь труден этот путь при серьезных нарушениях базо­вых уровней психического здоровья, сколь нужны здесь помощь окружающих, квалифицированный совет и ре­комендации психолога. Причем помощь эту не следует понимать (что происходит весьма часто) лишь как ща-жение больного, изоляция его от труда и усилий, соз­дание особых условий. Еще Л. С. Выготский резко отверг эту линию, назвав ее «филантропически-инва­лидным воспитанием», которое замыкает больного в уз­кий, отрезанный мирок, где все приноровлено к дефекту, все фиксирует внимание на болезненном недостатке, усиливает в больном человеке изолированность и сепа­ратизм, не вводит его в настоящую жизнь.

Напротив, лишь включение больного в систему отно­шений с другими, постановка его в позицию, когда он сам должен кому-то еще помочь и принести пользу, сде­лают его стойким в борьбе с недугом, будут способство­вать обретению им ощущения нужности людям. Форми­ровать эти алоцентрические и просоциальные установ­ки, когда человек уже тяжело болен, когда жесткие за­кономерности болезни уже пущены в ход, крайне труд­но, подчас невыполнимо. Родителям и воспитателям сле­дует поэтому знать, что заложенные с раннего детства просоциальные установки (умение не только брать, но и щедро отдавать, не только потреблять, но и творить) не просто обеспечивают необходимые основы для буду­щей полноценной, счастливой жизни ребенка, но и соз­дают главную опору, на которую он сможет опереться в случае, если придет тяжкое испытание судьбы -- бо­лезнь.